Will. Чему может научить нас простой парень, ставший самым высокооплачиваемым актером Голливуда

Однажды я стану главным.
И этого больше никогда, никогда не повторится.
    
Глава 2 
 Фантазия
Вы-то все явно думали, что я начну книгу со слов «Я-я-я-я родился и вырос в Западной Филадельфии…», а не с рассказов о домашнем насилии и страданиях.
И у меня, правда, было такое искушение — я ведь притворщик. И не простой какой-нибудь притворщик, я — легенда, плохой парень, человек в черном: я кинозвезда. Мне постоянно хочется разобрать реальность на части, перестроить ее и поменять на то, что мне больше нравится. Или, скорее, что нравится вам: я ведь любимец публики. Это буквально моя профессия. «Правда» — это то, во что я решил заставить вас поверить, и я заставлю вас в это поверить. Такая уж у меня работа.
Мне хотелось подчистить правду, навести глянец, чтобы она засверкала. Я — мастер рассказывать истории. У меня было искушение показать вам безупречный бриллиант, несгибаемого парня. Продемонстрировать вам фантастический образ успешного человека. Мне всегда хочется сделать вид, что все хорошо. Я живу в постоянной войне с реальностью.
Конечно, существует и тот «Уилл Смит», что расхаживает по красной ковровой дорожке, летает на аэромобиле, носит пацанскую стрижку, бьет рекорды в кинопрокате, женится на красотке, подтягивается как в фильме «Я — легенда». Крутой «Уилл Смит».
А есть я. Эта книга обо мне.
 
 
 
Я родился и вырос в Западной Филадельфии,
 
Целыми днями торчал на спортивной площадке,
 
Зависал, тусовался, круто отрывался,
 
А каждый день после школы мне давали люлей хулиганы…
 
 
Вот как должно было петься в той песне. Ну ладно… признаю, я был чудаковатым пареньком. Тощим, бестолковым, с очень странными предпочтениями в одежде. Еще мне не повезло родиться с выдающейся парой ушей, похожих на ручки трофейного кубка, как однажды подметил Дэвид Брэндон.
Наверное, я бы и сам над собой насмехался. В добавок ко всему, я еще и загонялся по физике с математикой. Наверное, я люблю математику за ее точность. Мне нравится, когда все складывается. Числа не играют в игры, у них нет настроений или мнений.
Еще я много болтал — наверное, даже слишком. Но, самое главное, у меня было буйное и живое воображение, целая жизнь в фантазиях, которые были намного масштабнее и длились намного дольше, чем у большинства детей. Пока другие дети возились с пластмассовыми солдатиками, мячиками и игрушечными пистолетиками, я конструировал замысловатые фантастические сценарии и погружался в них без памяти.
Когда мне было восемь или девять, мамуля отправила нас с Пэм в летний лагерь Сэйр-Моррис в Юго-Западной Филадельфии. Лагерь был самый обычный: игровая, бассейн, мастерская. После первого дня я вернулся домой и прибежал на кухню, где сидела мама с нашей соседкой мисс Фредой.
— Привет, малыш. Как тебе лагерь? — спросила мамуля.
— Ох, мам, мне так понравилось. Там был большой джазовый оркестр с трубами и скрипками, с певцами и барабанами, и у них еще были такие штуки, — я изобразил игру на тромбоне.
— А еще был конкурс танцев, и человек пятьдесят танцевали одновременно…
Мисс Фреда посмотрела на мою маму — Джазовый оркестр? Пятьдесят обученных танцоров? В детском лагере?
Мисс Фреде было невдомек, что она попала под перекрестный огонь нашей с мамой веселой игры, которая продолжается и по сей день. По правилам этой игры, я описываю самую яркую, захватывающую, невероятную сцену, которую только могу представить, перемешиваю ее с тем, что случилось со мной на самом деле, а мамулина задача — определить, что из этого правда и в каком случае ей нужно что-то предпринять.
Мама замолчала и близко наклонилась ко мне. Ее взгляд работал как старинный детектор лжи, действующий на материнской мудрости. Он выискивал малейшие прорехи в моей невероятной истории. Я не повел и бровью.
Но она увидела достаточно.
— Уиллард, не шути так. В лагере Сэйр не было никакого джазового оркестра.
— Нет, мама, я точно говорю — это было обалденно.
Сбитая с толку мисс Фреда сказала:
— Но Кэролайн, он ведь даже не знает, как называется тромбон — значит, наверное, правда видел его?
— Нет. Он все время такое проделывает.
Ровно в этот момент в кухню зашла Пэм, и мама спросила:
— Пэм, сегодня в лагере правда был большой джазовый оркестр, конкурс танцев и тромбон?
Пэм закатила глаза.
— Чего?! Нет, конечно. Это был музыкальный автомат, мам. Уилл целый день стоял там и слушал музыку — даже в бассейн не пошел.
Мамуля посмотрела на мисс Фреду.
— Я же говорила.
Я расхохотался — мамуля выиграла этот раунд, но я хотя бы победил мисс Фреду.
 
Мое воображение — это дар, а когда он совмещается с моим умением работать, с неба начинает идти дождь из денег.
Мамуля всегда больше всего во мне любила мое воображение (и то, что я хорошо учился). У нее ко мне немного странное отношение. Она любит то, как я валяю дурака, но требует, чтобы я был умным.
Когда-то в жизни она решила, что может говорить только о важном: об образовательной реформе, инвестициях в будущее, недобросовестных законах в сфере здравоохранения. Она «не терпит глупости». Они с папулей вечно спорили обо всем на свете.
— Интеграция — это худшее, что происходило с черными, — категорически заявлял папуля.
— Я тебе не верю, Уилл, — ты просто пытаешься меня позлить, — отмахивалась мамуля.
— Нет, ты послушай, Кэролайн! До интеграции у нас все было свое. Черный бизнес процветал, потому что ниггерам приходилось покупать у ниггеров. Химчистка, ресторан, мастерская — все были нужны друг другу. Но как только черным разрешили есть в Макдоналдсе, вся наша экономическая инфраструктура пошла коту под хвост.
— Так ты считаешь, что лучше было бы растить детей в рабстве или сегрегации? — говорила мамуля.
— Я считаю, что, если бы фонтан принадлежал ниггерам, то ниггеров нанимали бы его чинить.
Мамуля никогда бы так не сказала папуле в лицо, но нам она всегда повторяла:
— Никогда не спорь с дураком, потому что со стороны не поймешь, кто из вас дурак.
Если она прекращала с тобой спорить, сразу было ясно, что она думает о твоей точке зрения.
Когда я выдумываю глупости, груз ее забот о мире становится легче. Но ей нужно, чтобы я говорил и умные вещи. Она считает, что я смогу выжить, только если буду умным. Ей нравится, когда соотношение ума и глупости составляет где-то 60 к 40. Она — моя лучшая зрительница. Есть в ней какая-то неведомая ей самой часть, которая меня все время подначивает.