Тэмуджин. Книга 4

– Проголодался? Хочешь есть?
Тот кивал, робко косясь ей в лицо. Оэлун нарезала на доске только что принесенную из котла горячую кишку с вареной кровью, придвинула сметану, творог.
– Ешь, бери что хочешь… Как тебя зовут?
– Хучу.
– Живы твои родители?
– Не знаю. Они сели вдвоем на быка и ускакали в лес, а меня не взяли… – Моргая глазами, мальчик беззащитно и доверчиво смотрел на нее.
У Оэлун от острой жалости увлажнились глаза, она крепко обняла его, прижала к теплой груди.
– Теперь я буду твоей матерью, – шепнула она ему в маленькое ушко и поцеловала в голову.
После нескольких чаш за пиршественным кругом стало шумно, тысячники и сотники заводили между собой беседы, вспоминали разные случаи в походе, громко хохотали.
Там, где сидели нойоны, шел свой разговор. Мэнлиг, склонившись и приглушив голос, чтобы не слышали другие, говорил молодым нойонам:
– Вот теперь-то и наступило ваше время. Вы молоды, но силы у вас огромные, а после такой победы над меркитами с вами начнут считаться во всей степи. Будут приходить послы из других племен, предлагать то одно, то другое. Тут вам надо крепко думать: что говорить, как держаться, чтобы не ошибиться, правильно поставить себя перед всеми. Понимаете?
Тэмуджин слушал, перебарывая хмель в голове, стараясь вникнуть в его слова.
Разгоряченно говорил Джамуха:
– Теперь-то мы наконец заживем, как жили наши отцы.
Матери, слушая их доверительную речь, украдкой вытирали слезы, счастливо переглядывались между собой.
* * *
Так в монгольской степи появилась новая внушительная сила – союз двух крупных улусов, Тэмуджина и Джамухи, поддержанный кереитским ханством. Зародившись еще весной, когда хан Тогорил по настоянию Тэмуджина помог Джамухе собрать отцовский улус, теперь, после разгрома меркитского племени, этот союз окончательно сложился. И расклад сил в монгольской степи теперь был такой: на севере, по Онону пока еще держался пошатнувшийся борджигинский союз во главе с Таргудаем, по среднему Керулену кочевали сплоченные еще покойным Хара-Хаданом южные роды, а долину верхнего Керулена занял новый союз юных, но могущественных нойонов.
 
III
Наутро пировавшие, отоспавшись у костров и хорошенько опохмелившись, с шумом и песнями разъезжались по куреням. Многие, отъехав, с гребней сопок пускали стрелы в обратную сторону – в знак того, что вернутся к этому месту. А на другой день сюда начали прибывать кочевья…
День стоял ясный, безветренный. Перед полуднем с восточной стороны вдоль прибрежных тальников завиднелись первые табуны и стада, гонимые всадниками, следом потянулись людские кочевья – это были владения Джамухи.
Долгими вереницами вытягивались из-за кустов нагруженные бычьи арбы, оглашая округу тяжелым топотом и скрипом, за ними мерно вышагивали навьюченные верблюды, которыми были богаты джадараны, – в прежние годы их во множестве пригонял с юга, торгуя с онгутами, покойный Хара-Хадан.
Чуть позже на северо-восточных холмах появились обозы тысячных отрядов Тэмуджина. Переваливаясь через увал, они плотными кучками сползали со склона.
Ровная, обширная излучина реки заполнилась повозками, людьми. Разом порушилась тишина, может быть, веками томившаяся на этом речном берегу, загремела людская суматоха. Неумолчно зазвучал разноголосый гомон, отовсюду доносились крики, смех, ругань, детский плач. Мужчины, женщины, дети выгружали вещи, распрягали быков, верблюдов, делили места, ставили юрты.
Тут и там задымились огни, старухи, подвешивая на оглоблях котелки, варили еду. Ковыляя на кривых ногах, они несли с телег туески, мешочки с арсой и хурутом, другой походной едой. Посылали детей к реке за водой.
Старики, сойдясь по трое-четверо, посиживали в сторонке на седельных потниках. Поглядывая вокруг, озирая местность, они беседовали о своем, о травах на новом месте, о приметах на погоду, о слухах в племени. Некоторые, оглядываясь на своих старух, требовали поднести по чаше архи.
Ближе к вечеру новый курень стал обретать настоящий вид. Плотной стеной встал внешний круг, изнутри кольцами – одно под другим – выстроились айлы подданных. Крайние юрты стояли шагах в пятидесяти от берега, напротив одинокого дерева. Отсюда они широким кругом уходили на север, занимая всю низину, подбираясь к дальним склонам.
Пустынное прежде место, по которому до этого лишь изредка проезжали всадники между монголами и кереитами, заполнилось многотысячным жильем. Воздух наполнился смешанным запахом дыма, отсыревшего войлока, овечьего и лошадиного пота, коровьего кала… Днями теперь не смолкал людской гомон, доносилось призывное мычание коров, блеяние овец, а вечерами, под закатными лучами синеватый дым от очагов расстилался над землей, растекался между сопками по дальним низинам.
Айлы прежде далеких друг от друга улусов – борджигинского и керуленского, – съехавшись, присматривались друг к другу, знакомились, обживаясь на новом месте. Свершая вместе обряды, приносили жертвы духам – хозяевам местности, сближались между собой, находили общий язык.
Лишь собаки, неведомо отчего, не желали жить мирно, будто чуяли между собой вражду, и доставляли людям хлопот. На границах айлов то и дело раздавался разноголосый озлобленный лай; псы и суки двух улусов, встречаясь, разъяренно бросались друг на друга. То и дело лохматые серые своры, сцепившись где-нибудь между юртами, клубами катались по земле, затем, окровавленные, гонялись друг за другом по всему куреню. Женщины ругались, опасаясь за малых детей, за собаками с палками и кнутами носились подростки, разнимая их.
Ночами (а ночи в эту пору стояли лунные, яркие) то на одной стороне, то на другой раздавался протяжный вой. Поднявшись в одном месте, тут же подхватывался в других местах, и скоро весь курень оглашался еще не забытой собаками древней волчьей песней. Мужчины, озлобясь, выходили спросонья из юрт с длинными кнутами в руках, нещадно секли их. Разносился визг и лай, собаки уносились прочь из куреня и продолжали выть издали, со склонов сопок, наводя на людей непонятную тоску, тревожные чувства.
Старики хмурились, украдкой переговаривались между собой:
– Что-то неспроста они воют.
– Видно, не к добру такое начало.
Но открыто они не высказывали своих опасений, не желая портить молодым радость от обретения долгожданного покоя.
* * *
По размеру новый курень не уступал даже самым крупным поселениям в монгольской степи. Еще наутро после пира на берегу, перед отъездом, Тэмуджин и Джамуха, сев на подаренных друг другу меркитских скакунов, сделали круг по низине, обсуждая, как им расположить свои айлы.
Джамуха, опохмелившийся двумя чашками арзы, разгоряченно говорил, широко разводя руками:
– Пусть курень наш будет такой, чтобы каждый, кто увидит, понял, какова наша сила. Чтобы все отбросили мысли о том, чтобы тягаться с нами. Давай, анда, как можно больше народа соберем в свою ставку.