Небоскреб
Он проследил за своим отражением. Его голова и плечи колебались и подрагивали, словно отражаясь в воде. Стекло выгибалось сначала внутрь, а потом наружу с интервалами секунд в пять, каждый раз приближаясь примерно на сантиметр. И каждый такой изгиб сопровождался ясным щелчком. Он хмуро прислушался. Щелчки прекратились, и стекло выгнулось наружу еще сильнее, словно тонкая перепонка, затягиваемая в область низкого давления в ходе школьного опыта. Стекло вибрировало, и, когда он поднял руку, чтобы прикоснуться к нему, два окна на противоположной стороне обрушились внутрь, произведя звук сотни разом щелкнувших кнутов. В тот же самый миг стофунтовое стекло, сквозь которое смотрел Лестер, треснуло, выскочило из своей рамы и рухнуло на улицу, подобно лезвию гильотины. От яростного порыва ветра, прокатившегося по всему зданию, перегородки опрокинулись, как костяшки домино. Лестера крутануло, и он попал в водоворот конвертов, бумаг, разных формуляров и вырезок. Стараясь защитить глаза, он поднял руку и пошарил у себя за спиной, пытаясь опереться на окно, которого там уже не было. Мощный порыв ветра сбил его с ног и бросил на спину, перекинув через деревянный защитный поручень. Он изо всех сил уперся ногами, чтобы удержать равновесие, но все же соскользнул и прокатился по полу метра полтора вдоль наружной стены. Прижимаясь предплечьями к полу, он так и не смог остановиться и неуклонно продолжал скользить вниз, хотя его ногти и прочертили десяток полос в ковре. Парой футов ниже уровня пола его скрюченные пальцы зацепились за металлическую полоску, служившую нижним упором для окна, и в тот же миг он ощутил острую, обжигающую боль в правом запястье.
И с внезапностью, настолько потрясающей, что у него перехватило дыхание, Эдвин Лестер повис на 740-футовой высоте над 8-й авеню. Надо было ждать, пока кто-нибудь не появится и не стащит его оттуда в безопасное место, никакой альтернативы не было, и он попросту висел под ветром и дождем.
Он уцепился покрепче, борясь с ветром, стремящимся оторвать его, и ждал, жмурясь от капель дождя. Он чувствовал, будто правую руку вырывают из плечевого сустава, а боль в запястье все нарастала. Где же все его друзья и коллеги? Холод, пронизывающий ногу, заставлял предположить, что брюки разорваны, но он не осмеливался посмотреть вниз, чтобы удостовериться в этом. Он смотрел в зияющее отверстие в стене, надеясь увидеть там чье-нибудь лицо, но ни-кто не появлялся. Все произошло столь стремительно, что он даже не успел испугаться, но теперь страх расползался по нему, подобно тысячам муравьев. Желудок свело, а глаза наполнились слезами.
– Помогите! – закричал он до странности хриплым голосом. – Помогите мне!
Что они там, оглохли все, что ли? Неужели никто не заметил, как он вывалился за окно? Что ж, видимо, ему придется самому себя спасать. Собрав все силы, он сумел подтянуться, коснувшись подбородком ладоней. Он увидел до обидного близкий край стола. Казалось, еще немного, и он доберется до него. Лестер был уверен, что сможет ухватиться за него одной рукой, если другой будет достаточно крепко держаться. Он перенес вес всего тела на левую руку и попытался поднять правую, но она не подчинилась. Что-то удерживало ее. Он дернулся изо всех сил, но не смог освободить руку. Повернув голову, он увидел, что его правое запястье, как кинжалом, пригвождено стальным обломком оконной рамы. Он оказался наколотым, словно мотылек на булавку, в равной степени неспособный ни упасть ни приподняться, и с каждым отчаянным ударом сердца из его плоти исторгалась кровь, которую мгновенно уносил ветер. Он уставился на пульсирующую рану как на некий поврежденный прибор и попытался заставить свой мозг проанализиро вать происходящее и найти какое-то решение. Слезы туманили его взор, а сознание стало исчезать. Боль переместилась из правой руки в левую, а в груди вдруг возникло такое ощущение, будто ее сдавливали закручиваемые кем-то тиски.
Эдвин Лестер обратил свой взор к свинцовым небесам. Его глаза и рот медленно расширялись, превращаясь в застывшую маску ужаса. И прежде чем остановиться, его сердце сделало несколько мощных, спазматических прыжков.
У двух пожарников, опустившихся сверху на веревках, ушло пять минут на то, чтобы снять Лестера со стального обломка и затащить обратно в его кабинет. Все реанимационные
усилия врачей оказались напрасными. Когда они прибыли, Эдвин Лестер, жертва коронарной недостаточности, вызванной шоком, был уже мертв.
А смерть двадцатилетней Марии Верез, оказалась милосердной и быстрой. Она неторопливо шла на юг по восточной стороне 8-й авеню, отвернув лицо от раздражающих дождевых струй. Если бы ей пришло в голову бросить взгляд через улицу, на верхние этажи здания Залияна точно без пяти минут девять, она, возможно, увидела бы, как на 60-м этаже лопнуло окно, образовав брешь, словно от выпавшего зуба, а следом за стеклом понесся кружащийся шлейф белой бумаги. Хотя расстояние было довольно большим, а угол ее обзора искривленным, она могла бы разглядеть повисшего на руках мужчину. Оконное стекло шириной в шесть футов и высотой в восемь с половиной должно было выглядеть снизу не более чем ножом мачете или здоровенным ножом мясника. Но она так и не посмотрела вверх – изо всех сил стараясь уберечь свою обувь и одежду от потоков дождя.
Стекло падало строго вниз на протяжении сорока этажей, набирая скорость и вращаясь, словно лезвие циркулярной пилы. В двух сотнях футов от земли
оно слегка накренилось и отклонилось от здания. Конечно, существовала вероятность, что оно ударится об асфальт или обрушит свою колоссальную энергию на автомобили и грузовики, но больно уж день выдался неудачный. Двигаясь с такой быстротой, что и не уследить глазом, оно стремительно приближалось к тротуару на противоположной стороне улицы, к спешащей фигурке Марии Верез.
Эксперты-медики не могли скрыть изумления. Туловище было разделено строго по диагонали справа налево – от шеи до бедра. Плоть и кожа на обоих кусках были плотно изрешечены осколками стекла, срикошетившими от мостовой, но основной разрез был хирургически ровным и чистым. И даже одежда этой женщины выглядела так, словно ее рассекли надвое мощным взмахом скальпеля.
Глава 2
Два старших компаньона совместной юридической фирмы Розена, Лузетти, Блэйка, Пирса и Кэлба обычно не работали по одному и тому же делу. У них были разные клиенты, административные обязанности и профессиональные интересы. Они, конечно, не ездили по вызовам на дом и не действовали артельно, как новички, только что окончившие школу, нет, Боже упаси! Но когда дело касается самого важного клиента вашей фирмы, вам приходится повиноваться – отчасти по привычке, а отчасти из страха.
Лифт с такой скоростью домчал их до 66-го этажа, что у них заложило уши. Оба они были седовласыми, упитанными мужчинами строгого поведения. Саймон Розен был повыше своего компаньона, его сдержанность граничила с робостью. Он не считал нужным скрывать слегка презрительного отношения к Эудженио Лузетти, к его грубоватым манерам и отнюдь не изысканному произношению. На них были очень похожие костюмы-тройки, и это совпадение Розен находил неудобным, зато Лузетти попросту не замечал.
– Надеюсь, он купит наш план, – сказал Лузетти.
– Я уверен, что купит. Для него это наилучший способ избежать суда, ход разговора ты возьмешь на себя. Ты сумеешь более четко изложить суть дела, чем я. А я тебя поддержу.
– Думаю, тебе он доверяет больше.
– Чепуха. Он в равной степени не доверяет никому. Ты возьмешь на себя ответственность, Джин. Как старший компаньон, я тебе приказываю.
– О чем ты говоришь? Мы оба старшие компаньоны.
– Но мне шестьдесят восемь лет, а тебе всего лишь шестьдесят четыре. Так что я более старший компаньон. Я себя неважно чувствую. Ежедневное общение с Арамом попросту убьет меня.
– Ладно, Саймон, – с сухим смешком сказал Лузетти, – согласен. Я не боюсь этого старикашку.
Однако в глубине души он знал, что боится.