Русская революция. Временное правительство. Воспоминания

Мне особенно памятны подленькие статейки господина Гойхбарта (к сожалению, одного из сотрудников «Права») в «Новой жизни». Весь этот шум произвел на Временное правительство большое впечатление. И когда, наконец, пришлось поставить во всем объеме вопрос о членах Государственного совета (так, как в связи с этим печать и митинги завопили по поводу того, что члены Государственного совета продолжают получать содержание), правительство потратило целых два заседания на обсуждение его — и не могло придти ни к какому определенному решению. Некоторые из членов Государственного совета, соответственно их собственному желанию были назначены в Сенат (и получили, стало быть, сенаторские оклады). Судьба других так и осталась — при мне — неразрешенной. Были ли впоследствии приняты какие-нибудь общие меры, я не знаю.
Припоминаю в связи с этим эпизод, произведший на меня крайне грустное впечатление. Н. С. Таганцев, с которым меня связывали двадцатилетние дружеские отношения, как-то попросил меня (по телефону) побывать у него. Оказалось, что он хотел лично мне передать собственноручно им написанное прошение об отставке и о назначении ему пенсии (впоследствии он был назначен в Первый департамент Сената и был председателем того отделения, в которое я зачислился; об этом — позже). Передавая мне бумагу, он не мог сдержать своего волнения и всхлипнул. «Да, голубчик, очень тяжело! — сказал он. — Ведь я всю жизнь ждал осуществления нового строя. Все, чего я достиг — я, сын крестьянина, записавшегося в купцы третьей гильдии, чтобы дать мне образование, — всего этого я достиг только своим трудом, я никому ничем не обязан. И вот теперь — я оказываюсь никому не нужным и возвращаюсь в первобытное состояние».
Сюда же относится и другой эпизод. Героем его был малопочтенный человек — Линский, товарищ и в свое время правая рука финляндского генерал-губернатора, имевший репутацию одного из наиболее воинствующих бобриковцев [40]. Революция его совершенно выбросила за борт, он, помнится, даже был вначале арестован и вывезен из пределов Финляндии. Политическая его физиономия была такова, что о назначении ему какого-нибудь оклада нельзя было и мыслить. Меня он знал потому, что в конце 90-х годов он служил в Государственной канцелярии. И вот — начались его посещения. Он рассказал мне, что положение его совершенно безвыходное. Жене его предстояла какая-то тяжелая операция, ее приходилось поместить в санаторий, — у него в Петербурге не было пристанища, «мы ютимся у знакомых», поиски частной службы оказались тщетными. Он умолял меня помочь, посодействовать тому, чтобы ему назначили сенаторское жалованье (он был сенатором).
Что я мог ему сказать? Я понимал, что его дело безнадежно, — по человечеству я видел, что человек просто гибнет. К несовершенствам моим, как политического деятеля, я должен причислить то мое свойство, которое в подобных случаях мешает мне сказать «туда ему и дорога»… В революционную эпоху политическому деятелю приходится быть жестоким и безжалостным. Тяжело тем, кто к этому органически неспособен!
Возвращаюсь к моему рассказу.
В субботу, 4 марта, Н. В. Некрасов просил меня и Н. И. Лазаревского [41] прибыть к нему в Министерство путей сообщения для выполнения поручения, данного Временным правительством. Поручение состояло в том, чтобы написать первое воззвание Временного правительства ко всей стране, излагающее смысл происшедших исторических событий и profession de foi [42] Временного правительства, а также политическую программу, более определенную и полную, чем та, которая заключалась в первой декларации, сопровождающей самое образование Временного правительства.
Часа в два мы встретились с Николаем Ивановичем и вместе отправились в министерство. Там кипела лихорадочная деятельность, бегали служащие, сидело, стояло, ходило множество народа. Не без труда разыскали мы Некрасова, председательствовавшего в каком-то совещании. Пришлось немного подождать, совещание при нас закончилось, и Некрасов повел нас внутренним ходом из здания министерства в квартиру министра. Там, в кабинете министра, мы нашли члена Государственной думы А. А. Добровольского, тоже принявшего по собственной охоте (и, конечно, с общего согласия) участие в нашей работе.
Некрасов объяснил нам программу воззвания и его задачи и оставил нас. Тотчас мы принялись за работу, она продолжалась часов до шести-семи вечера. Шла она очень скоро, и результатом ее явился проект, сохранившийся в моих бумагах, но не увидевший света. Этот проект был на другой день доложен В. Н. Некрасовым Временному правительству, но, как я потом узнал, встретил некоторые частичные возражения. А. А. Мануйлов [43] внес предложение — передать его Ф. Ф. Кокошкину [44] (утром приехавшему из Москвы) для переделки. Это было принято. Каким-то образом очутился при этом М. М. Винавер [45], в качестве сотрудника Кокошкина, причем этот последний предоставил ему написать текст воззвания заново, и — как мне впоследствии говорил сам Кокошкин — текст этот, целиком написанный Винавером, был им, Кокошкиным, внесен Временному правительству, которое его санкционировало без изменения. В конце того же месяца на страницах «Речи» Винавер обратился также с чем-то вроде манифеста «К еврейскому населению», причем этот документ начинался теми же словами: «Свершилось великое».
 
 
Заседание Временного правительства в Мариинском дворце. Слева направо: министр торговли и промышленности А. И. Коновалов; министр земледелия А. И. Шингарёв; министр путей сообщения Н. В. Некрасов, министр иностранных дел П. Н. Милюков; председатель Совета министров князь Г. Е. Львов; министр юстиции А. Ф. Керенский; министр финансов М. И. Терещенко; государственный контролер И. В. Годнев; министр народного просвещения А. А. Мануйлов; товарищ министра внутренних дел Д. М. Щепкин; управляющий делами правительства В. Д. Набоков