Обнимай и властвуй (Черное кружево)
Французский гимн смолк. О'Райли, подав знак распорядителю, чтобы тот начинал танцы, извинился:
— Я прошу прощения за то, что сам не могу открыть праздник, — сказал он, не напрягая голоса, который тем не менее услышали все, кто находился в зале, и указал на хромую ногу, — из-за моего увечья мне приходится оставаться на месте как неприятное напоминание. Поэтому я бы предпочел немного опоздать, чтобы затеряться в толпе. Прошу вас, поменьше церемоний, веселитесь в свое удовольствие.
Фелиситэ показалось, что О'Райли, закончив говорить, многозначительно посмотрел на своих офицеров. Шеренга алых мундиров зашевелилась, и офицеры один за другим начали пересекать зал, разделявший две группы людей. При этом лица одних выражали страстное желание, других — смущение и принужденность, а третьих — угрюмую решимость. Однако никто из них не остался на месте.
Напряжение в зале постепенно сделалось ощутимым почти физически. Оркестр заиграл менуэт. Молоденькие француженки, которых испанские офицеры с поклонами приглашали на танец, бросали в сторону матерей отчаянные взгляды. Кое-кто из родительниц после некоторого раздумья кивал в знак согласия, в то время как другие, отвернувшись, влекли дочерей подальше от искушения. Но остальные сохранили достаточно присутствия духа, чтобы вспомнить о прежних обещаниях. Однако при этом они властно смотрели на старших сыновей или племянников, приказывая им выручить их девочек. Постепенно зал заполнили танцующие пары, впрочем, красные мундиры среди них попадались не так уж часто.
К Фелиситэ подошел усатый офицер с живыми черными глазами. Девушка подумала, что он, наверное, тоже пел ночные серенады под ее балконом. Однако сказать это со всей определенностью она не могла, так как видела поющих только мельком, сквозь щели в ставнях.
Фелиситэ не пришлось извиняться за отказ или оскорблять испанца. Валькур быстро взял ее за руку и увел сестру прямо из-под носа огорченного офицера.
Поклонившись друг другу, они чинно двигались в грациозном менуэте с выражением вежливой скуки на лицах, предписываемой правилами этикета. Кружевной подол юбки Фелиситэ подметал грубо оструганные доски пола. Краем глаза она заметила, как к музыкантам подошел один из приближенных О'Райли. Едва смолкли звуки менуэта, как оркестр заиграл чинную паванну — танец испанского двора.
За первым туром паванны последовал второй. Фелиситэ и Валькур подошли к мсье Лафаргу, стоявшему возле стола с напитками, где лакей в ливрее наливал пунш всем желающим.
— Девочка моя, от вас с Валькуром просто глаз не оторвешь, — сказал старик, поднимая бокал, — здесь вряд ли найдется пара красивее, чем вы.
— О, мы не заслужили таких комплиментов, — ответил Валькур, небрежно отмахнувшись, — ведь нам пришлось соревноваться лишь с испанцами в неуклюжих ботфортах. — С этими словами он достал из кармана камзола табакерку в форме гроба с эмалевым изображением черепа и скрещенных костей на крышке. Точным движением Валькур откинул крышку, взял шепотку табаку и поднес к ноздрям. Потом, глубоко вдохнув, отложил табакерку в сторону, достал белоснежный надушенный носовой платок, отороченный кружевами, и только после этого тихонько чихнул.
В этот момент к отцу Фелиситэ подошел Брод — чиновник, в ведении которого находилась типография, где печатались казенные бумаги. Он завел с ним негромкий разговор, а потом увлек мсье Лафарга в сторону. Вскоре отец кивком подозвал Валькура. Фелиситэ сразу охватила тревога. Все знали, что Брод принимал участие в заговоре. Это он печатал листки оскорбительного содержания, которые попадались на каждом углу, а также плакаты, разъяснявшие цели мятежников. Кроме того, за год до октябрьских событий 1768 года из-под его пера вышел «Декрет Совета», а потом — меморандум «Памяти жертв октября 1768 года в Луизиане». В обоих этих документах в открытую говорилось о страданиях жителей и о мерах, которые собирались предпринять заговорщики, чтобы исправить положение. Если Броду понадобилось поговорить с отцом, речь наверняка шла о каких-нибудь тайных делах.
— Мадемуазель, вот мы и снова встретились.
Обернувшись, Фелиситэ увидела перед собой полковника Моргана Мак-Кормака. Задумавшись о делах отца, она перестала следить за тем, что происходит в зале, и офицер захватил ее врасплох. Насмешливый взгляд зеленых глаз говорил о том, что он догадывается о противоречивых чувствах, которые испытывает девушка, и о том, что ей хочется держаться подальше от испанских военных. При таких обстоятельствах правилами хорошего тона вполне можно было пренебречь.
— Вопреки моему желанию, — ответила она без обиняков.
— По-моему, нет смысла ждать, когда оно у вас появится. — Офицер склонил голову. По случаю официального приема его волосы были напудрены, а косичка покоилась в чехле из черного атласа. Фелиситэ с удивлением поймала себя на мысли, что в первый раз он выглядел лучше, без этой неестественной белизны, совершенно не сочетавшейся со смуглой загарелой кожей.
— Я рада, что вы так понятливы.
— Несмотря на неприятные обстоятельства нашего знакомства, его следует продолжить, мадемуазель Лафарг.
— Я, кажется, не называла вам моего имени.
— Очень жаль. Поэтому я счел своим долгом исправить эту оплошность.
— Зачем? — Фелиситэ раскрыла веер, висевший на шелковом шнурке на запястье, и помахала им перед своим разгоряченным лицом.
— Чтобы продолжить наше знакомство, как я уже сказал. Он изо всех сил старался заставить ее обратить внимание на свое стремление растопить лед.
— В этом, вероятно, нет смысла. Мы принадлежим к разным народам. К тому же вы служите хозяину, который мне совершенно не нравится!
— Мой хозяин теперь и ваш тоже, и вам придется это запомнить. — Его голос звучал негромко, однако в нем послышались металлические нотки. Легким рассчитанным движением полковник выдернул из-за корсажа ее платья кружевной платок, сложенный в виде кокарды французских Бурбонов, и уронил его на пол. Он тут же наклонился, поднял его и протянул Фелиситэ. — Ваш платок, мадемуазель. Вы, кажется, уронили его.
Все это произошло с такой невероятной быстротой, что никто из окружающих, похоже, ничего не заметил. Если бы не дерзкий блеск в глазах Моргана Мак-Кормака, Фелиситэ могла бы посчитать происшедшее простой случайностью, подумав, что он нечаянно столкнулся с ней и сорвал импровизированную кокарду. Устраивать скандал было бы неразумно, однако ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы принять платок из его рук и произнести несколько холодных слов благодарности.
— Так на чем же я остановился? — продолжал Мак— Кормак. — Ну да, я объяснял, почему мне захотелось с вами встретиться. Мой командир, представляющий в Луизиане интересы Испании, решил, что будет неплохо наладить отношения между его людьми и здешними жителями. Мой долг выполнять его приказ.
— Ваше рвение безусловно достойно похвалы, полковник! — процедила Фелиситэ, сложив веер и затолкав платок в рукав платья дрожащими от гнева пальцами.
— Вы хотите услышать от меня комплименты? Вы наверняка их отвергнете, однако о таких вещах никогда нельзя судить с полной определенностью, — в мрачном тоне офицера чувствовалась ирония.
— Вы намеренно искажаете смысл моих слов. Если бы все было так, как вы говорите, вы бы не удивились, если бы я нашла какой-нибудь предлог избежать этого разговора. — Гордо вскинув голову, Фелиситэ повернулась, собираясь уйти.
Мак-Кормак задержал ее, взяв за руку.
— Я так не считаю, мадемуазель Лафарг.
В его голосе и в изумрудном блеске глаз чувствовалось нечто такое, что заставило девушку остановиться. Легкое прикосновение твердой теплой руки, свидетельствовавшее тем не менее о немалой физической силе, вызвало у нее какое-то странное беспокойство. Постаравшись придать голосу как можно больше холодности, она ответила:
— Я не привыкла, чтобы мужчины обращались со мной грубо, полковник Мак-Кормак.
— А я не привык, чтобы женщины отворачивались от меня, когда я оказываю им честь танцевать со мной.