Танцы с волками

Она замедлила темп и дала волю ненависти.
Часть ее была направлена против белого солдата. Она ненавидела его за то, что он пришел на эти земли, за то, что он был солдатом и вообще за то, что он родился. Стоящая С Кулаком ненавидела и Брыкающуюся Птицу за то, что он попросил ее об этом и за то, что знал — она не сможет отказать. Она ненавидела Великий Дух за его жестокость. Великий Дух разбил ее сердце. Но этого ему было недостаточно.
— Почему ты продолжаешь причинять мне боль? — спрашивала она его. — Я уже мертва.
Постепенно ее голова стала остывать. Но горечь не проходила. Она превратилась во что-то холодное и хрупкое.
Вспомнить язык белых. Вспомнить язык белых.
Она осознала, что устала быть жертвой, и это разозлило ее.
«Ты хочешь, чтобы я говорила, как бледнолицые», — думала она на языке дакотов. — «Ты думаешь, мне стоит делать это? Тогда я вспомню его. И если кроме меня этого никто не может, я буду самой лучшей из никого. Я буду никем, чтобы вспомнить».
Когда ее мокасины мягко ступили на поросшую травой едва заметную тропку, она начала возвращаться назад, пытаясь найти место, с которого можно начать. Место, где она могла бы вспомнить давно забытые слова.
Но все было напрасно. Несмотря на то, что она сильно напрягала свою память, в ее мыслях не возникало ни единого слова, и несколько минут она испытывала ужасное разочарование — весь язык другой расы крутился на кончике ее языка. Вместо того, чтобы рассеяться, мгла ее прошлого стала еще гуще, как опустившийся густой туман.
Женщина была унесена временем в те дни, когда она подошла к маленькому просвету, который открылся в реке на милю вверх по течению от деревни. Это был вид редкой красоты. Террасы, покрытые травой, были затенены блестящими коробочками хлопка с трех сторон и образовывали естественный экран. Река была широкой и мелкой, усеянной полосками песка, на которых рос камыш. Раньше она была бы безумно рада, найдя такое место. Стоящая С Кулаком всегда была восприимчива к красоте.
Однако сегодня она ничего не замечала. Желая только одного — отдыха, она тяжело опустилась перед зарослями хлопка и легла на спину. Женщина скрестила ноги по обычаю индейцев и изменила позу, чтобы дать прохладному воздуху с реки возможность играть вокруг ее бедер. Наконец она закрыла глаза и погрузилась в воспоминания.
Но ничего вспомнить она так и не смогла. Стоящая С Кулаком стиснула зубы. Она подняла руки и провела ладонями по своим уставшим глазам.
Когда она прикрыла глаза руками, неожиданно возник какой-то образ.
Это поразило ее, как яркая вспышка света — так разнообразны и красочны были цвета в се видении.
V
Перед ней всплыло прошедшее лето, когда обнаружилось, что белые солдаты находятся поблизости. Однажды утром, когда она еще лежала в постели, ее кукла появилась на стене. В середине танца она увидела свою мать. Но оба видения были неясными, затуманенными.
То, что она видела сейчас, было живым и двигалось как во сне. На протяжении всего видения слышались разговоры белых людей. И она понимала каждое слово.
Первое, что появилось, удивило женщину своей ясностью, даже какой-то прозрачностью. Это была зашитая дыра на платье в голубую клетку. На шве лежала рука, играющая бахромой ниток, торчащих наружу. Глядя широко раскрытыми глазами, женщина заметила, как образы стали увеличиваться в размерах. Рука принадлежала девочке такого возраста, в каком была она сама в ранней юности. Она стояла в грубой земляной комнате, вся обстановка которой состояла лишь из маленькой, плохо выглядевшей постели, букетика цветов, расположившегося рядом с единственным окном, и буфета, над которым висело зеркало с отколотым углом.
Девочка стояла отвернувшись, ее лицо было повернуто к руке, которая держалась за дыру, проверяя шов.
Из-за этого, платьице было приподнято достаточно высоко, так, что можно было видеть тонкие, короткие ноги девочки.
Неожиданно из комнаты раздался женский голос:
— Кристина…
Голова девочки повернулась, и в долю секунды Стоящая С Кулаком осознала, что этой девочкой она была сама. Ее детское лицо слушало, а потом губы выговорили слова: «Иду, мама».
Стоящая С Кулаком открыла глаза. Она была напугана тем, что видела, но как слушатель, сидящий у ног рассказчика, требует продолжать, так и она хотела узнать, что будет дальше.
Она снова закрыла глаза, и с ветки дуба, сквозь сплошную массу шелестящих листьев, открылся новый вид. Вытянутая по фасаду дерновая хижина, прячущаяся в тени хлопковых зарослей, была выстроена прямо противоположно имеющемуся чертежу. Грубый стол, составляющий вместе с необструганными стульями некое подобие гарнитура, стоял перед домом. За столом сидели четверо взрослых — двое мужчин и две женщины. Эти четверо разговаривали, и Стоящая С Кулаком понимала каждое слово.
Мужчины курили трубки. На столе перед ними красовались остатки вечернего воскресного обеда: горшок с вареным картофелем, несколько блюд с кое-какой зеленью, груда пустых, без зерен, кукурузных початков, скелет индейки и наполовину выпитый кувшин молока. Мужчины вели обстоятельную беседу о вероятности дождя.
Стоящая С Кулаком узнала одного из них. Он был высокий и прямой. У него были впалые щеки и высокие скулы. Волосы на голове были зачесаны назад. Короткая, клочками растущая борода обрамляла челюсти. Это был ее отец. Надо всем этим она могла выделить силуэты двух человек, лежащих в высокой траве, растущей на крыше. Сначала она и не узнала, но вдруг приблизилась к ним, и смогла увидеть все отчетливо.
Это была она сама и мальчик ее же возраста. Его звали Вилли. Он был худощавый, прямой, как жердь, и бледный. Они лежали на спинах рядом друг с другом, держась за руки, и наблюдали полосы высоких облаков, рассеянных по всему бескрайнему небу.
Они говорили о том дне, когда смогут пожениться.
— Я бы хотела, чтобы это был именно ты, — мечтательно сказала Кристина. — Ты бы пришел однажды ночью к моему окну и увел бы меня.
Она сжала его руку, но Вилли не вернул ей этот жест. Он внимательно наблюдал за облаками.
— Я не знаю, — сказал Вили.
— Что ты не знаешь?
— У нас могут быть неприятности.
— От кого? — спросила неторопливо Кристина.
— От наших родителей.
Кристина повернула к нему свое лицо и улыбнулась тому, что увидела.
— Но мы же поженимся. Наши дела — это наши дела, и ничьи больше.
— Я полагаю, — сказал он, и его бровь чуть вздернулась вверх.
Он ничего не предлагал, и Кристина снова уставилась в небо, лежа на спине рядом с ним.
Наконец мальчик закончил свои наблюдения. Краем глаза он посмотрел на девочку, а она на него.
— Я думаю, меня не волнует сейчас вся эта суета… до того, как мы поженимся, еще столько времени… — сказал Вилли.
— Меня тоже, — заметила она.
Их лица внезапно потянулись одно к другому, губы уже были готовы к поцелую.
В последний момент Кристина переменила свое решение.
— Мы не можем, — прошептала она.
В его глазах промелькнула обида.
— Они нас увидят, — снова зашептала она. — Давай спускаться вниз.
Вилли улыбался, глядя, как она соскальзывает понемногу вниз с задней стороны крыши. Перед тем, как последовать за ней, он взглянул на группу людей внизу.
Индейцы двигались по прерии, направляясь в их сторону. Их было двенадцать, все верхом. Их волосы были собраны на затылке в косицы, а лица выкрашены в черный цвет.
— Кристина, — он замер, схватив ее.
Они скорчились, лежа на животе, и подползли к краю, чтобы увидеть как можно больше. Они вытянули шеи, а Вилли пододвинул поближе свое маленькое ружье.
Женщины и дети, должно быть, уже были внутри хижины, потому что они увидели во дворе только се отца и его друга. Трос индейцев были уже совсем близко, остальные ждали в отдалении.
Отец Кристины начал знаками объясняться с одним из индейцев — большим пауни с хмурым лицом. Насколько можно было понять, разговор был не из приятных. Индеец делал попытки зайти в дом, показывая жестами, что он хочет пить. Отец Кристины продолжал отрицательно качать головой.