Сережик

В детстве, когда мама на каникулы меня отправляла в Ленинакан, я спал между бабкой Вардануш и теткой Маро. Они меня очень любили и ночами грели. Хотя я знал, что у них все время какие-то проблемы с моей мамой и они ее не любят.
В Ленинакане принято было на ереванцев смотреть свысока, постоянно над ними подшучивать и считать их второсортными людьми. Для ленинаканца весь мир начинался с Ленинакана, и все, что было от него далеко, считалось глухой деревней, включая Париж. Бабка Вардануш вечно жаловалась, что ее бедный сын – мой отец – живет в Ереване, а там жить вообще нельзя. Там жарко, шумно, люди скупые, женщины гулящие, мужики тряпки, небо не голубое, вода теплая, дороги грязные, квартиры маленькие, транспорт вонючий. И даже метро вырыли под землей, потому что ереванцы не имеют совести ходить по земле, как нормальные, честные люди.
Меня в Ленинакане дразнили, что я ереванский осел, а в Ереване – что у меня язык трехметровый и рот большой, как у всех ленинаканцев. Да я и сам не знал, кто я. В Ленинакане общался с дворовыми товарищами на ленинаканском диалекте, чтобы не выделяться и не быть похожим на отсталого ереванца. А в Ереване старался говорить правильно, близко к литературному языку, чтобы не смеялись. В общем, было трудно, но выносимо. В этом было больше юмора, чем антагонизма.
  
Джинсы
В Ереване был так называемый чековый магазин. Вот там можно было купить все. Валюту иметь было нельзя, это каралось законом, притом очень строго. Когда наши приезжали из-за границы, им выдавались чеки вместо долларов, и мама с папой могли на них в этом магазине отовариваться. Нам с Гагой покупали там технику, даже видеомагнитофон, но я больше всего хотел джинсы, как у «Битлз». Сестра достала где-то плакаты с ними, они висели в наших комнатах. Еще у нас была их пластинка. Я ждал джинсы, как ждал маму с папой из Африки. И уже не понимал, чего жду больше.
И вот в очередной их приезд мы поехали в чековый магазин. Мама с сестрой понакупили всякой ненужности: миксер, комбайн, мясорубку «Мулинекс», еще что-то… И вот мы перед джинсами! Гага уже себе выбрала «Лии», пришла моя очередь. И продавщица – толстозадая зараза, змея, свинья, уродка – говорит, что у них нет детских джинсов! По мне проехали электричкой. Я еле сдерживал слезы. Мама обняла меня и сказала, что купит большие. Гага сразу добавила, что вот я вырасту и надену их. Я чуть ее на месте не придушил. Методист и педагог Нелли Гайковна нашла выход. Она сказала, что мы не будем ждать, когда я вырасту – да я бы просто не дожил! – а прямо сейчас купим и ушьем до моих размеров. Я затаил дыхание. Неужели такое возможно? Мне уже не терпелось попасть домой, и чтобы мама их уменьшила на швейной машинке, которую я неоднократно портил, когда был еще совсем маленьким.
Наконец мы дошли. И началось… Мама сперва сняла с меня мерки матерчатым метром, потом сказала приказным тоном завкафедрой русской литературы, что я должен выучить главу из «Мцыри», которую нам задали на летние каникулы. В этом случае, мол, все будет так, как я хочу. Мама неплохо шила, и мотивация была у меня просто огромная. Я взялся за дело. И через два часа все было готово. И гребаный «Мцыри», чего я совсем не ожидал, и джинсы.
Еще я попросил маму приделать на колени латки из кожи, чтобы совсем модно было. Мама выполнила и эту просьбу. Вот и у меня есть радость и счастье советского ребенка! Джинсы, как у «Битлз»! Они были клеш, как в «Ну, погоди!», и с латками, как у хиппи из шестидесятых. Я их снимал, только когда шел в школу, и перед сном. Я даже сам их стирал. Залезал, не снимая, под душ и мыл щеткой. Они становились все красивее и красивее. Джинсы – как коньяк, чем старее, тем лучше. Ну, про коньяк я только что придумал.
Но пока было лето, и нас с сестрой решили отправить в Ленинакан. К бабушке Вардануш и Маро. Когда мы доехали, у бабушки Вардануш отвисла челюсть и поднялось давление. Она не могла поверить своим глазам. Я в лохмотьях с латками на коленках, а внучка в брюках, как слесарь-сантехник.
– Боже мой! Что с этими детьми сделали?!
Маро успокоила старушку, сказала ей, что в город нас так не пустит, а нам предварительно подмигнула, чтобы мы тоже успокоились. Нам же как раз не терпелось выйти в город и покрасоваться.
Мы себе даже не представляли, что могло случиться в Ленинакане до восьмидесятых, если девушка выйдет в джинсах в город… Машины сигналили, люди показывали на сестру пальцем. Если в голове у советского человека много чего не укладывалось, то в голову ленинаканца оно вообще не влезало. И когда мы с Гагой и ее подругой перешли улицу, услышали грохот. Испуганно повернулись и увидели машину, которая врезалась в столб на улице Кирова. Засмотрелся, бедный. Мы поняли, что нам срочно надо домой. Как мы там оказались, не знаю, но это было сделано очень быстро.
Наутро приехал отец. И сказал, что ему доложили добрые люди, что его дочка разгуливает по городу в обтягивающих брюках, виляет попой и совращает несчастных таксистов. Разрушает пуританские устои порядочного города. А сын ходит в лохмотьях, даже в церковь так зашел. Папа велел, чтобы впредь по Ленинакану мы ходили как порядочные дети, а не как беспризорники.
Папу знал весь маленький город, и все знали, чьи мы дети.
Бабка Вардануш посмотрела на него как на спасителя и мысленно поблагодарила Творца, что он услышал ее мольбу.
  
Крещение
Однажды очень ранним утром папа поднял меня с постели. Я перешагнул через бабку Вардануш, и Маро меня одела. Я не понимал, куда нам надо идти в такое время. Школы вроде нет – у нас зимние каникулы. Ну, правда, бабка Вардануш надоедает и все равно будит меня в десять часов, потому что долго спать, видите ли, стыдно. Но в такую рань?!
Маро сказала, чтобы я не задавал глупых вопросов и набрался терпения. Отец побрился, меня одели как капусту: зима в Ленинакане лютая. Потом Маро сказала, что мы с отцом идем в очень важное место, туда ходят только взрослые мужчины, и мне уже пора стать мужиком. Мне это понравилось. Значит, я тоже уже большой, просто еще не бреюсь, как папа.
Мы вышли на улицу. Ночью выпал снег. Под ногами хрустела дорога, папа шел впереди и не оглядывался. Я старался идти по его следам, снег был глубокий, еще не рассвело. Белая улица блестела от фонарей. Транспорт еще не работал, и мы шли и шли. Наконец папа остановился у подъезда какого-то двухэтажного здания. Он достал из кармана пальто бутылку «Столичной» водки, завернутую в газету, дал мне и сказал:
– Смотри не урони.
Я взял ее двумя руками и стал важно подниматься по лестнице на второй этаж. Мы подошли к двери, папа, не постучав, толкнул ее, и мы попали в коридор незнакомой квартиры. Нас встретила какая-то бабка, поздоровалась тихим голосом, взяла у меня бутылку, потрепала по шапке, которую я пока не снял, и сказала, что я – мужик, настоящий мужчина. Потом провела нас в большую комнату с длинным столом.
Пахло чесноком и стоял пар. За столом сидели странные мужики, некоторые из них накрыли голову полотенцем, другие – лавашом. Я такого еще не видел. И прилип к папе. На нас никто не смотрел, все ели, склонившись над большими глубокими мисками. Притом из-под полотенец было видно, что они едят руками, без ложек. Я был поражен. Если бы мама увидела, как они едят, она, наверное, всех бы наказала.