Ты меня бесишь (СИ)

В доме оказывается вся шайка-лейка: Элизар, Хедрик и Скирт, все как один курящие и с ухмылками на нахальных мордах.
Они таскают в подвал ящики с пивом, складные стол и стулья, мангал… Эл даже тащит книжку, на этот раз, в обложки цвета фуксии.
— О, малой пришёл, — Скирт сходу подаёт ему деревянную кружку с чем-то пенящемся. — Как школа? Сбылось предсказание?
Мак берёт кружку и с опаской пробует.
— Кажется… Вы чего тут? — против воли он настораживается и мрачнеет.
— Новолуние сегодня, — Скирт ухмыляется, — время опасное и дивное, так что пьём, играем в карты и не высовываемся. Ну, когда не приходит в голову высунуться.
Едва ли хоть одному из них стоит прям опасаться подобных ночей. С другой стороны, с тем, что они все из себя представляют, им стоит опасаться каждой ночи.
— Я предлагал ещё на полнолуния собираться, но Хед не оценил. А кто ему виноват, что он собака? Вот и я говорю, что никто.
Мак давится напитком и недоверчиво глядит в сторону Хеда.
— Собака?
Тот никак не реагирует на их разговор, видимо, не собираясь общаться с Маком.
— Ну, оборотень, ты не знал что ли? — Скирт стучит ему ногтём по макушке.
Мак трясёт головой и на всякий случай отступает от него на пару шагов.
— Не помню. Нет… Кажется, не знал… Сегодня он превращается в пса? — спрашивает серьёзно.
Скирт отводит взгляд и выдыхает дым через ноздри.
— Да не в пса, а в огромного волка, — появляется Эл и треплет Мака по волосам, — и не сегодня. Как школа?
— Классно, — улыбается он странно, и шёпотом повторяет: — классно… Я с вами, мм?
Он умудряется забыть, что не спал прошлой ночью.
Элизар, видимо, тоже об этом не вспоминает, но выдаёт ряд других указаний:
— Да, но сначала переоденься и поешь, ужин в духовке. Сегодня во дворе жарили мясо.
Мак кивает и поднимается к себе, спешно переодевается, возвращается на кухню и заставляет себя проглотить пару кусочков мяса, после чего спешит к остальным.
— А выпить есть, что-нибудь необычное? И Кейт где? Она… — отчего-то сбавляет тон, — не помешает?
— Она иногда сидит с нами, но не в этот раз. Она уехала на все выходные, — говорит Эл. — И ещё, — добавляет он, — сначала сделай уроки, потом заходи. А то неизвестно, будешь ли ты в состоянии завтра.
Он говорит это так, будто просто даёт доброжелательный совет и спускается вниз.
— Брось, у меня ведь ещё день останется, — Мак идёт за ним, раздражённый и любопытный. — Не говори со мной о школе, пожалуйста.
Эл вздыхает, но не спорит с ним, видимо считая, что как родитель уже сделал всё, что мог. И Маку всё ещё несколько десятков лет и нет причин ему отказывать.
Они собираются в подвале, там обнаруживается хлам, глубокие кресла и лежаки, камин, бильярд и стол, за который все садятся для игры в карты и перегонки по кругу бредовых — на вкус Мака — историй. В центре стола стоят склянки с выпивкой, которую либо доработали, либо создали с нуля. Внизу ящики с пивом, водкой и виски. Рядом с Элизаром огромный кальян.
— Это ещё что, — зевает Хедрик, тоже какой-то не выспанный, и судя по алым пятнам на его шее — не из-за тухлых яиц и канализационных монстров, — у меня новенький парень, Себастьян. Так он боится крови. И когда обращается — тоже. В последний раз разодрал зайца и вышвырнулся в человека от страха. Ему потом херово неделю было.
Мак отсаживается от Хедрика подальше, выпивает что-то взятое со стола и всё-таки решается спросить:
— Твои два парня не против того, что ты нашёл ещё одного?
Хедрик отпивает что-то чёрное, как его сила, и переводит на Мака взгляд на удивление трезвых, серебристых глаз.
— Парня из моей стаи.
Скирт кивает Хедрику:
— Он совсем озабоченный.
— Я то? — усмехается Мак на удивление миролюбиво, и уже с простым интересом спрашивает у Хеда: — Из твоей стаи? В смысле, прям твоей, ты там главный?
— Ага, — Хед достаёт контейнер с ещё шевелящимися кальмарами и закусывает. — А что?
Мак тянет руку, как бы спрашивая, можно ли ему попробовать, и отвечает:
— Странно просто… Почему ты главный? И разве Охотников, например, не коробит, что в городе целая стая есть? Или у вас мир заключён?
 
Хедрик пододвигает контейнер ближе к Маку.
— Главный как минимум потому, что я их нашёл и собрал вместе. А насчёт Охотников… Лучше, если есть стая, которая контролируется одним человеком, на котором лежит ответственность, чем десяток неконтролируемых оборотней, которые могут навредить и себе, и окружающим.
— Оу, ну да, — соглашается Мак, пытаясь прожевать угощение. — А тебе в таком случае это зачем?
— Есть причины, — Хед ограничивается этим объяснением, а Скирт уже начинает затирать всем про фей и их танцы.
Мак наблюдает за ними, пьяными и весёлыми, какими-то дурными и удивительно добродушно-опасными в эту ночь. Когда опасность их кажется притягательной до одурения. Или виной тому вся та дрянь, которую Мак уже успел напробоваться?
Он слушает их болтовню, захватывающую для него, и наверняка обыденную для них, и чувствует с каждой минутой, каким чужим является для этой компании и дома.
И сердце от этого сжимается от тоски…
Они смеются, кто-то хлопает кого-то по плечу (или этот кто-то таки подавился шевелящимся щупальцем, Мак уже не может разобрать), пьют и собираются что-то делать. А у Мака слипаются глаза и комната ходит ходуном.
— Овцы, — говорит он невнятно, невпопад, сам не зная к чему, почти не чувствуя своего тела, как и сонливости или бодрости. Странно. — Вот это тема… Розовые и золотые.
— Да, — отвечает кто-то, скорее всего Хед. — Кстати, ты не прав, это мой цвет волос. Как у матери, как и у… Тебя совсем развезло, пойдём, проведу… наверх.
Мак махает в его сторону рукой, слепо, мимо. Не чтобы отмахнуться, он пытается зацепиться за его плечо, чтобы подняться.
В глазах двоится, но ему хорошо и спокойно.
Он улыбается.
— Куда мы идём? Сегодня нельзя есть пиццу.
Мак понимает, что несёт что-то несвязное, но ему чудится, будто они только что говорили об этом.
А может и правда кто-то говорил о пицце…
— Ну ты и придурок, — это всё-таки Хедрик, и он тянет его наверх. — Я не люблю собак… Ты выгуливал его?..
— Кого? — не понимает Мак, и пытается его обнять, когда они добираются до чердака. — Я всегда хотел брата, — выпаливает он, поддавшись желанию поделиться чем-то сокровенным. — Но боялся. Моя мать шлюха. Повесила бы малого на меня. Я хотел брата, но не от неё. Тупо звучит. Но вот, оказывается, не тупо, а реально. Ну, ты понял, — он валится на кровать, принимая щенка за подушку. И не видит лужи на полу, как и не замечает погрызенных и разбросанных повсюду куриных лапок.
Хедрик сбрасывает Щенка и наваливается на Мака, отчего-то тихо смеясь.
— Спи, — говорит он и кладёт голову ему на грудь.
Мак хрипит и пытается вылезти из-под него, но вяло, будто нехотя.
— Тяжело…
— Я рос рядом с Люцифером, у нас квартиры были так расположены, знаешь, как у Кая с этой, как её… С Гердой. Я считал его братом, младшим. И заботился.
Он слезает с Мака и валится рядом.
— Повезло вам, — поворачивается Мак лицом к нему. — А потом?
Хедрик молчит некоторое время — или оно проходит только для Мака? — и всё же отвечает:
— Потом он стал казаться мне… привлекательным. И мы до сих пор близки. Так что не смей трогать его.
Мак фыркает, и случайно (правда случайно!) плюёт в Хеда.
— Я не гей, я бы и не тронул. Просто… разве бывают такие парни? Это сбивает с толку. А он… Он считает себя парнем?
— Да, хотя вряд ли ему это важно.
Хедрик плюёт в ответ, не понятно, почему.
Мак вытирает лицо и тихо, невнятно ругается.
— Ты облизал меня, — то ли жалуется, то ли обвиняет он, и это совпадает с тем, как Щенок вылизывает его ноги и пытается стянуть с них носки. — Хедрик, хватит, — ворчит Мак, в восприятии которого всё это проделывает именно он. — Я не буду трогать Люци. Правда. Щекотно.