Девочка-лед (СИ)
— Поставка сегодня в два, Олежка звонил, — сообщает она. — Опять глаза ломать, глядя в накладную.
Я молчу. Уж лучше, сидя на стуле, в накладную смотреть и карандашиком галочки ставить, чем как я, не разгибая спины разбирать коробки и расставлять впоследствии товар.
— Олесе позвоню, пусть тоже выходит, — прикладывая телефон к уху, говорит она. Шевцова имеет ввиду нашего нового стажера.
— Так у нее же вроде выходной…
— А нечего отдыхать, когда другие работают, — надевая на нос очки, деловито заявляет Аллочка.
*********
Шевцова отпускает меня в шесть и с барского плеча «дает мне на воскресенье выходной». Она у нас как никак старший продавец. «Почти царь и бог торговли» — как зовет сама себя Аллочка. А порой и вовсе представляется заведующей магазина, коей, конечно, не является.
«А я, между прочим, всю Танькину работу делаю», — пропыхтела как-то мне в ответ обиженно. Я всего лишь на всего поинтересовалась, когда это она успела получить повышение. Танька — это Татьяна Андреевна Пельш, сестра моего классного руководителя, которая работает заведующей магазина вот уже несколько лет и обязанности, вопреки словам Аллы, выполняет исправно…
Уже сидя в электричке и поглаживая спящую на моих руках Ульянку, прислоняюсь лбом к окну и на миг прикрываю глаза.
Спина разболелась нещадно. Виной тому те огромные мешки с новыми кормами для собак. Пока растащила по углам все четырнадцать штук, чуть коней не дала. Не так уж у меня и много сил, как вначале казалось. А в понедельник, между прочим, тренировка… Петр Алексеевич итак мною не доволен в последнее время. Смотрит с такой жалостью, что стыдно становится. Да еще и на весы загоняет постоянно и вроде как невзначай обедами из столовой подкармливает. Так неудобно, что даже в глаза смотреть ему стыдно.
Я по началу отказывалась. Так он стал приносить эти самые обеды в тренерскую. Сказал, чтобы уважала труд его матери, работающей помощником повара в столовой. Вот и приходится с тех пор послушно есть, подавляя смущение…
К слову, в школьную столовую, именуемую красивым названием кафетерий «Фиеста» я наведываюсь крайне редко. И то только потому что Данька и Пашка уговаривают.
Вы бы видели тамошние цены! Булочки по восемьдесят рублей, супы по двести, салаты по триста — четыреста за порцию. Чай и тот пятьдесят рублей стоит… Как по мне, совсем перебор. Хотя, для того контингента, который там обучается — это вполне себе норма. Они ведь с детства не знают, что такое цена деньгам. Даже сдачу не берут, не то чтобы заморачиваться по поводу стоимости.
Запахи правда в кафетерии отменные… Как-то Данька без спросу купил мне крем-суп с шампиньонами. Вот это чудо чудное!
Желудок заныл, а во рту, кажется, даже появился вкус этого самого супа. Сглотнула. Ничего… Бабушка Маша почти наверняка уже борща полную кастрюлю наварила. К приезду своих девочек она всегда готовится тщательно. Ну и пусть, что мы ей не кровные… Относится она к нам, как к родным. Добрейший души человек.
Мысли опять возвращаются к столовой. Последний раз я там была, когда со всех ног удирала от Романа Беркутова, ненавистного одноклассника, устраивающего мне ежедневные квесты по выживанию.
Губы растягиваются в ехидной улыбке. Я страшно горжусь тем, что в тот день окатила его грязной водой. Это будет один из самых моих любимых школьных эпизодов (а чтобы сосчитать их хватит пальцев одной руки).
Надменное лицо Романа в ту секунду выражало поистине искреннее изумление. Наверное, подобной выходки он от меня никак не ожидал.
Всему есть предел в конце концов! Ну и пусть, что потом он это самое ведро в отместку водрузил мне на голову. Ожидаемо было от такого придурка, как он. И в принципе все бы ничего, если б я, находясь внутри этого самого ведра, не разгрохала стекло.
Слыша гневный зов завуча, Дубининой Венеры Львовны, я тряслась как осиновый лист на ветру. Прекрасно осознавая, что не смогу оплатить новое стекло. Сколько бы оно не стоило.
Пока я находилась в шоке от произошедшего, глядя на то, как на пол капает кровь, Беркутов успел, как обычно, заявить, что дверное стекло разбил он. И нет, он не эдакий герой, как вам возможно показалось. Дело в том, что этот парень всегда берет вину на себя. Наверное, дурной репутации ради. За ним тянется такой длинный шлейф из проступков, что просто уму непостижимо…
В кабинете директора медсестра, не обращая внимания на мой отказ, обработала пораненную руку. Я все это время пыталась объяснить присутствующим, что врезалась в стекло, убегая от Беркутова.
Он хохотал и крутил у виска, дескать посмотри на себя, что ты вообще можешь разбить. Мне никто не верил, и это было страсть как обидно. Не хотела я быть должной Роману, ни при каких обстоятельствах. Даже учитывая тот факт, что он действительно причастен к досадной случайности. Ведь из-за того, что на голове у меня было ведро, я и влетела так неудачно.
К разговору привлекли Петра Алексеевича, Элеонору Андреевну и даже уборщицу, являющуюся «свидетелем». Стало известно про совместное наказание, и тут уж деваться было некуда. Беркутов правда так и не дал возможность все объяснить. Вникнуть в то, что произошло между нами у взрослых не получилось.
В итоге, Борис Ефимович Невзоров, собственно директор школы, окончательно потерял звенья той цепочки событий, которую я пыталась озвучить. Прервал мои стенания, попросил всех выйти и оставил в кабинете только нас с Беркутовым. Не впервые мы вот так сидели перед ним. Роман со скучающим видом, закинув ногу на ногу, и раскаявшаяся я — с виноватым выражением лица.
Борис Ефимович сказал, что устал от нашего противостояния, и когда он в очередной раз принялся проводить воспитательную беседу, приводя вполне очевидные аргументы, я и представить не могла, что закончится эта его речь гениальной идеей. Идеей направить нашу неуемную энергию в нужное русло.
Мне вообще это нисколечко не понравилось. Берутов — тоже в восторг не пришел. Фыркая, как взбесившийся еж, он вскочил со стула и заявил, что стекло будет восстановлено, и на этом все.
Я в свою очередь заявила, что за стекло буду отвечать сама. Мы опять начали спорить, и Невзоров, выслушав наш эмоциональный диалог, пришел к выводу, что его затею надо реализовать как можно скорее.
— Станция «Бобрино» — объявляет механический голос.
Я спешно трясу Ульянку. Хватаю сонную сестренку за руку и бегу с ней к выходу.
На улице уже давно темно, народу почти нет.
Страшно. Не люблю я вот так поздно ходить с Ульяной. Всегда переживаю, что в случае чего, не смогу ее защитить, а для меня это — самое страшное на свете.
Петляя меж длинным забором и домами, которые стоят на окраине, мы выходим к знакомой остановке. Последний автобус, судя по часам, должен приехать через пятнадцать минут. На лавке спит пропойца. И, как назло, ни души. Одинокий фонарь освещает территорию, напоминающую пустырь.
Вообще Бобрино — глушь одним словом, но окраина деревни — особенно пугает. Напротив остановки располагается единственный на сегодняшний день функционирующий завод, справа — железнодорожная станция, а по периметру кругом лесополоса.
«Уписаться можно» — непременно прокомментировала бы пейзаж Шевцова. Так-то оно и есть. Не самое приятное местечко.
— Дым страшный, — шепчет Ульянка, показывая пальцем на большую трубу, устремленную в небо.
Я, отслеживающая местоположение принявшего на грудь, на секунду отвлекаюсь. Нервно вскидываю руку и смотрю на часы. Только пять минут прошло.
Мимо проносится автомобиль, оставляя после себя столб пыли. Ульянка кашляет, и я, проклиная идиота, что сидит за рулем, отвожу сестру в сторонку. Но машина, цепляя днищем гравий, сдает задом. И мне это совсем не нравится. Стискиваю покрепче руку Ульяны и бросаю взгляд на дорогу. Автобуса не видно. Людей тоже.
Тревога стремительно разливается по телу, пульс учащается.
Замечаю, что измученная жизнью черная приора в дополнение ко всему, полностью тонирована. И да, я не знаю местных жителей, у которых во владении был бы подобный автомобиль.