Над словами (СИ)

– Ты шутишь?
Конда встал и поцеловал её, потом зашёл в небольшую гардеробную и вышел уже в плаще.
– Буду поздно. Я пошёл.
Иголка ныряла между волокон плотного хлопка. Мелкие, почти невидимые обычно ворсинки, которые торчали над натянутой тканью, подсвечивались огнём в камине детской, и дракон постепенно обрастал сине-зелёной чешуёй, блестящей, сияющей.
Вышивка требовала больше света. Аяна отложила её и потянулась, глядя, как Кимат сонно двигается над игрушками.
– Кимо, Кимате, – тихо пела она, бережно перекладывая его на широкую кровать, на светлые простыни. – Скиа до коре, сене де месо, Кимо...
Она спустилась в гостиную и села у доски для дэйрто, потом разобрала камешки, оставшиеся от предыдущей партии, по чашам.
– Я вернулся, – сказал Верделл от двери. – Кир Конда?
– Его ещё нет. Заходи ко мне. Умеешь играть в дэйрто?
– Не очень. Кир Конда учил меня, но у меня плохо выходит.
– У меня тоже. Давай потренируемся.
– Дай мне фору в три камня.
– Верделл, ты смеёшься?
Камешки стучали об доску, потом с лёгким коротким шорохом занимали свои места.
– Есть кто? – заглянула в гостиную Ригрета, стряхивая куртку. – О. Здравствуй, Верделл.
Он вскочил, рассыпая камешки, и неловко стоял, глядя на ковёр в чёрно-белой ряби.
– Ох, – выдохнула Аяна. – Теперь собирать... Если Кимат найдёт...
Три головы склонились над ковром.
– Вроде всё, – сказала Аяна, заглядывая в углы и ссыпая камни в чаши. – Сколько у тебя белых, Верделл?
– Шестьдесят, – сказал он.
Ригрета остановилась.
– А их надо было считать? – с ужасом произнесла она. – Я так ссыпала...
– Да. Их сто восемьдесят белых и на одну больше чёрных.
– Да что ж такое! – всплеснула руками Ригрета.
Белые камешки из опрокинутой взмахом чаши резво раскатились по углам.
– Погодите, – сказала Ригрета, несколько раз вдохнув и выдохнув. – Я принесу вино.
Белое вино плескалось в стакане, Аяна прикусила губу.
– Нет, пожалуй, нет, – сказала она. – Я и так сонная... Лучше ачте попью. Верделл, тебе... Верделл!
– А? – очнулся он, отрывая взгляд от губ Ригреты, касавшихся краешка стакана.
– Я говорю, может, не стоит тебе пить? Конда что говорил по этому поводу?
– Говорил, можно, но в меру.
Камешки стучали, десятками ссыпаемые в чаши.
– Все на месте! Всё. Сыграем, Ригрета?
– Я не умею, – пожала та плечами. – На вид она сложная. Я видела, как вы играете.
– Она и правда сложная. Нужно окружать группы камней противника, лишая их точек дыхания, и забирать камни себе, при этом не отдавая свои группы. Пока ты дышишь – ты живёшь.
– Звучит разумно, – улыбнулась Ригрета. – Нет. Я умею в шашки, а эта для меня сложновата. Давайте просто посидим. Я сегодня гуляла по городу и устала. Но вино вернёт мне бодрость. Помнишь поместье Олдиен? Там катьонте изо дня в день, из года в год рассыпает зерно у лестницы в сад. Я сейчас чувствовала себя как курица, подбирающая пшено.
– Я любил кормить кур в детстве, – сказал вдруг Верделл, отпивая глоток белого. – Пока мама стирала в сарае, ко мне кухарка выходила и давала горсть зёрен. Я бросал зёрна в птичнике на пол и загадывал, какая курица быстрее добежит. В тот день, когда я загадал на большого пёстрого петуха, отец приехал и забрал меня.
– Я тоже гадала на птицах, – сказала Ригрета. – И на пауках. У нас в сарае в одном углу была щель, сквозь неё постоянно летели мухи, и пауки там сплетали паутину. Когда меня наказывали и запирали там в очередной раз, я снимала паутину и загадывала, что будет в следующий раз. Останется ли паук на том же месте, сплетёт ли новую, и, если да, какой формы она будет. Однажды был праздник молодого вина. Меня наказали и закрыли в сарае, но паука там не было. Вместо того красивого паука туда зашёл собутыльник моего дяди. Вечером я сбежала с бродячим театром.
Верделл дёрнулся, побелел и скрипнул зубами.
– Это было девять лет назад, – сказала Ригрета, сморщившись. – Ты чего? Успокойся. Завтра будет новый день, – сказала она, танцуя плечами. – Новый прекрасный день, новый вкусный пирог, а ещё через несколько дней – новые открытия во дворце крейта!
 
Она откинулась на спинку диванчика.
– Я впервые ношу настоящий жемчуг, – сказала она. – Правда, хорош? Даже снимать не хочется.
Пальчики дотронулись до жемчужины, качнув её.
– Я потом заменю ленту. Красная выглядит очень откровенно.
Аяна вспомнила алое сияющее свадебное платье Гелиэр и улыбнулась.
– Да. У нас в долине красной лентой соединяли руки тех, кто заключает союз. И в степи тоже.
– Везде эта клятая красная лента, – улыбнулась Ригрета.
Ачте, тёплый, пахнувший цветочными лепестками, слегка горчил, как воспоминания прошедшего года. Аяна сидела, глядя в темноту за окном, в которой отражались огоньки догорающих дров камина, и тихая неспешная беседа, изредка оживляемая смехом Ригреты, постепенно убаюкивала её.
– Я пойду спать, – сказала она, разбуженная очередным взрывом смеха. – Иначе усну, как Кимат, не сходя с места.
– Иди. Спокойной ночи, – улыбнулась Ригрета. – Высыпайся получше эти дни.
Конда пришёл ночью.
– Айи.
Неприлично мягкая постель укутывала их, утопающих в мягком сугробе перины, столь же мягким сугробом одеяла.
– В облаках оурана, наверное, так мягко.
– В облаках оурана не грешат, Айи.
– Мы не грешим. Мы очищаем совесть, терзая друг друга.
– В оуране нет терзаний.
– Там вообще ничего интересного нет, судя по рассказам.
– Чьим? Оттуда никто не возвращается. Наверное, там очень хорошо. Но ваша долина духов мне нравится больше. Там можно воссоединиться с близкими, и наверняка найдётся уголок, где можно грешить, никого не беспокоя.
– Конда, у нас тут не уголок, а целая комната, и огромная, просто выходящая за все рамки норм морали, кровать. У неё аж четыре уголка.
– Вызов принят.
-Конда! Я не это имела в виду! А поспать?!
– Поздно. Начнём вот с этого.
  
16. И головою своею изменит навечно он ритмы приливов
 
Утро серым клубком свернулось над заливом, глуша звуки, размывая яркость красок и запахов. Аяна потянулась, придавленная горячей ногой Конды к перине.
– Кира, принести воды? – раздалось из-за двери.
– Сама спущусь. Спасибо!
Конда сонно подгрёб её к себе. Она полежала рядом, греясь, потом встала, взяла полотенце и, кутаясь в плащ, прошла в купальню.
Чистая, ослепляюще ледяная вода зажигала тело красными следами там, где касалась его. Свежее полотенце разжигало пылающие от поцелуев воды места ещё сильнее, и Аяна шла в дом, зевая и дрожа от холода.
– Доброе утро, Вараделта. Утречко, Ригрета.
Ригрета удручённо посмотрела на неё и вздохнула. Аяна вспомнила кое-что и покраснела.
– Прости. Я опять мешала тебе спать, – тихо сказала она. – Прости.
– Ничего, – улыбнулась Ригрета. – Я пойду. У меня сегодня в планах прогулка по лавкам.
Она вышла, оставив кружку у лохани. Аяна налила себе ачте и сонно уселась с ногами на стул.
– Воспитанные киры так не сидят, – сказал Конда, заходя и целуя её в макушку. – Что у нас есть поесть? Я голодный, как медведь.
Вараделта фыркнула, потом закашлялась. Конда удивлённо посмотрел на неё, но она быстро вышла, направляясь к кладовой.
– Я приготовлю тебе яичницу, – сказала Аяна, зевая. – Делли принесёт остатки сыра и вчерашнего ужина. Налить тебе ачте?
– Да, пожалуйста.
Густой травяной осадок в кружке не хотел вытряхиваться, прилипая к донышку.
– Ты из этой кружки сейчас душу вытрясешь, – сказал Конда, посмеиваясь.
– Да тут травы прилипли.
– Ты заболела?
Аяна с удивлением повернулась к нему.
– С чего ты взял?!
– Ты пьёшь лекарство?
– Нет. А что тут? Минрэ, тенекта, и... вроде сальвия.
– Ты... Почему? Аяна, мы договаривались! И зачем? Я был осторожен!
– Это не моё, – удивлённо сказала Аяна, чувствуя, как остатки сна слетают. – Мой ачте на столе. – Она медленно нахмурилась. – Ригрета... Она вчера вернулась поздно...