Черный соболь

С юга к угодьям Черного Соболя примыкал участок Соболюшки. Одно из ее логовищ было устроено в дупле упавшей лиственницы.
В гнезде Соболюшки подрастали четыре соболенка. Черный Соболь не участвовал в их воспитании, да и не знал о соболятах. До поры до времени его не интересовала и Соболюшка.
Впереди — болото. На кочках бурела прошлогодняя клюква. Черный Соболь принюхался к кочке, по пробовал ягоду, недовольно тряхнул головой. Ягоды были невкусными. Перележав зиму под снегом, они оттаяли и сморщились, утратив сочность и свежесть. Подснежная клюква хороша только сразу после того, как белый покров сойдет с полян. Соболь несколькими пружинистыми прыжками перемахнул болото и углубился в лес. Скользя меж стволами деревьев, перелетая через валежины, пробираясь сквозь кустарник, он вышел на берег реки. Затаился под ветками, принюхиваясь и прислушиваясь. Ничто не встревожило его. Прячась в кустах, он спустился к воде, напился и опять скрылся в зарослях.
Вдруг Соболь услышал шум, треск сучьев. Он притаился, сжался в комок, готовый спасаться бегством.
Шум приближался. Сквозь ветки Черный Соболь увидел сначала оленей, а потом людей. Санный поезд ненцев перекочевывал к северу, ближе к Мангазее. Впереди три оленя гуськом, лавируя на тропе среди деревьев, тащили нарты с увязанной на них поклажей. Верхом на поклаже сидел человек в меховой одежде и покрикивал на упряжку. Потом еще сани, на одних — девушка, на последних — старуха. Шум, треск, тяжелое дыхание олешков, стук полозьев о корневища, гортанные крики каюра в малице… Соболь осмелел, поднял голову, проводил людей и оленей взглядом. Люди спешили по своим делам и его не заметили. Не заметила и собака, бежавшая впереди упряжки.
Соболь стал продолжать обход своих владений.
3
Летняя белая ночь заполнила берег реки розоватым прозрачным туманом. Огромный шатер неба был лимонно-золотистым, словно атлас на праздничной кофте тобольской стрельчихи. У горизонта островерхий темно-зеленый ельник врезался в небо и казался вплавленным в него намертво, навсегда. Веяло чем-то сказочным. Матово голубели в неверном изменчивом свете высокие бревенчатые стены крепости. Сторожевые башни по углам охраняли покой Златокипящей. Ворота во въездной башне, выходившей в сторону реки Мангазейки, закрыты наглухо.
Крепость срублена недавно на месте старого острожка, и стены еще не успели почернеть и потерять свой нарядный вид под действием непогоды и времени. Они хранили желтизну лиственницы и сосны, еще и сейчас кое-где, точно слезы, выступала на них ароматная смолка.
На стенах несли службу караульные стрельцы в своих расшитых кафтанах и островерхих, лихо заломленных шапках, с пищалями в руках, с саблями на боку. Покрикивали:
— Славен город Москва-а-а! — неслось от угловой Ратиловской башни.
С середины стены от въездных ворот гремел чуть простуженный бас:
— Славен город Тобольск!
С полуночной стороны тенорком утверждал свое третий стрелец:
— Славен град Ман-га-зе-е-ея!
Аверьян Бармин, отправляясь в поход, не знал, не ведал, что за каких-нибудь шесть лет на берегу реки Таз, на месте маленького — в несколько избушек — охотничьего зимовья поднимется на вечной мерзлоте дивный деревянный город, обнесенный высокой крепостной стеной.
В 1600 году царь Борис Годунов, прослышав о несметных пушных богатствах Тазовской тундры, послал туда воеводой князя Мирона Шаховского. В помощники себе деловитый князь взял опытного «в городовом строении» Данилу Хрипунова. Годунов велел новым землепроходцам добраться до реки Таз, построить там в удобном месте острожек и, укрепившись в нем, собирать с окрестного населения
— самоедов, русских охотников, пробравшихся сюда из разных краев, в том числе и с Поморья, да остяков — ясак. После долгих мытарств и лишений, не раз подвергаясь в пути нападениям лесных людей, воеводы добрались до мест, где тундра была покрыта мелколесьем, а на правом берегу Таза, высоком и удобном для обороны от возможного неприятеля, росли лиственницы, ели и березняк. Место приглянулось воеводе, нашел он тут охотничьи избушки и амбары и решил строить острог.
На пустынном берегу, пугая таежную тишину, застучали топоры стрельцов. В конце лета следующего года из Тобольска сюда прибыл князь Василий Мосальский с письменным головой Пушкиным, со многими служилыми людьми, оружием и продовольствием. Они сменили Шаховского и Хрипунова, которые отбыли в Москву. Пять лет спустя присланные из Тобольска начальные и служилые люди вместо старого острога начали возводить крепостные стены по всем правилам средневекового строительного искусства. Укрепление Мангазеи было необходимым делом: местные охотники и оленеводческие племена восставали против ясачного обложения, не раз подступали к острожку. Тучи стрел летели на стены, откуда отбивались ружейным огнем стрельцы. Бревнами-таранами самоеды пытались выломать ворота и проникнуть в укрепление. Воевод спасало преимущество в «огненном бое».
Москва руками тобольских воевод закрепила свою власть на Тазу-реке, и потекли в Златоглавую пушные богатства Златокипящей — так называли тогда Мангазею. Немало этих богатств оставалось в сундуках и кладовых воевод, стрелецких начальников да сборщиков ясачной десятины, хотя последние именовались целовальниками, потому что целовали крест, присягая царю на бескорыстие и честность. Кое-что от богатства прилипало к рукам березовских и тобольских купцов. Уже на Таз-реку проложили они путь и с Енисея малыми реками, с волоками через тундровые болота.
То были благословенные времена расцвета Златокипящей.
За высокой стеной с обламом — выступом в верхней части ее для удобства защиты крепости — почивали в своих теремах с косящатыми note 4 оконцами воевода и приказные дьяки, в караульной избе — свободные от наряда стрельцы. Молчала съезжая изба с окнами, забранными коваными решетками. Посреди крепости высилась златоверхая Троицкая церковь. Спал и посад, молчали рассеянные по лугу там и сям избы, амбары, медеплавильни посадских людей-общинников. В трапезной Успенской церкви, что стояла на отшибе, на оленьих мехах храпел возле сундука с общинными деньгами казначей — заказной целовальник. Он по пьяному делу поссорился с женой и, осердясь, ушел спать в церковь, где под видом хранения общинной казны уже не раз спасался от жениной яростной брани.
Полуночное солнце одним краем показалось из-за ельника, и желтые блики заиграли на куполах церквей. Веселее заперекликались стрельцы, гоня от себя скуку и безмолвие приполярных болот и лесов:
— Славен город Москва-а-а!
— Славен город Бере-е-езов!
На речке Мангазейке, под берегом, у бревенчатой пристани стояли на спокойной, еще не потревоженной ветром воде кочи тобольских купцов — большие суда с объемистыми корпусами, вмещавшими немало товаров: хлеба, тканей, соли; лодки и карбаса рыбаков и охотников. Сами тобольские купцы отдыхали на гостином подворье, а рыбаки да промысловики, прибыв с верховьев Таза, устало храпели в душных избах, прокопченных дымом камельков.
— Славен город Тобольск! — утверждал простуженный хрипловатый бас стрельца у въездной Спасской башни.
Наглухо заперты ворота крепости. С реки видно, как стоит она на высоком обрыве неприступной твердыней, сверкая куполами церквей на восходящем солнце.
— Славен град Мангазе-е-ея!
4
На сухом, поросшем беломошником берегу Таза, верстах в пяти от города вверх по течению реки, Тосана выбрал место для стоянки. Редкие невысокие сосенки под ветром чуть-чуть шумели хвоей — робко, словно бы опасаясь кого-то. Шум молодых лиственниц был и вовсе мягок, еле слышен. У самого берега стена ивняка укрывала стоянку от чужих взглядов со стороны реки. Дальше расстилались на голом месте мхи-ягельники. Туда Тосана пустил оленей пастись. Их охраняла собака.
Приземистая, с морщинистым серым лицом жена Тосаны Санэ принялась развязывать поклажу на нартах. Ей помогала проворная и ловкая девушка лет семнадцати с лицом гладким и белым, как снег. Черные брови — как узкие полоски мягкого бархата. Раскосые глаза — темные, блестящие, словно залитые водой березовые угольки в кострище. Девушку звали Еване, что означало Ласковая. Ей было восемь лет, когда во время ледохода родители утонули, переправляясь через реку, и она осталась сиротой. Тосана — брат отца Еване