Любовь одной актрисы

По поводу просьбы Каспады я решила пока не думать. Жутковато было на голодный желудок думать о таких вещах.
И еще одно. Сейчас уже явно не рассвет, солнце уже прилично поднялось над горизонтом. Меня что, никто не искал, никто не интересовался, где я? Где Игор? Может, с ним тоже что-то случилось? Может, мое изгнание из общества морских ведьм сказалось и на нем? Надо было вчера его найти и все ему рассказать. Вот я… свинья эгоистичная.
Я тяжело вздохнула. Нацепила на ноги пропесоченные босоножки, свернула в рулон свою позаимствованную постель и пошла в поселок, в котором меня никто не ждал и не желал видеть.
По улицам бегали дети. В садиках у домов, уютно рассевшись в тени деревьев за небольшими столиками, завтракали местные. А вот, похоже, тот дом, где я позаимствовала ковер. Под изумленными взглядами чаевничающих оборотня и молоденькой морской ведьмы я свалила основательно пропесоченный ковер на заборчик. Гаркнула «Благодарствую!» и пошла дальше с гордо поднятой головой, даже не потрудившись послушать, что скажут мне вслед.
Настроение было на редкость гадким и боевым. Мне хотелось вымыться, почистить зубы, спокойно позавтракать, желательно с чашечкой кофе, и переодеться в нормальную одежду. Платье, подаренное Кадмой, мучительно хотелось с себя содрать и выбросить. Недовольство ситуацией, стремные сны и ночь на песочке превратили меня в редкостную стерву. А раз так, то пофигу мне на недовольство остальных. С этой мыслью я пошла к дому дочерей Каспады. Поднялась по ступенькам, никого не встретив, остановилась у чаши с водой. Тебя-то мне и надо!
Я набрала в ковшик воды, умылась, сорвала с ближайшего дерева полусухую ветку, разжевала ее. Импровизированная зубная щетка пахла корицей – видимо, дерево было каким-то ее родственником. Надеюсь, не ядовитым.
Я меланхолично «чистила» зубы, разглядывая причудливое деревце, тень которого падала на чашу с водой. Красивое. Листья большие, мясистые, круглые, как тарелки, и на конце каждой веточки пучок еще не распустившихся белых бутонов. И кора у широкого низкого ствола такая интересная – серо-белая, какая бывает у старых платанов. И ярко-синее пятно, наглое и очень красивое у самых ветвей – роскошная бабочка настолько интенсивного индиго, что море не шло ни в какое сравнение с этим прекрасным цветом. Я так залипла в нежные яркие крылышки, что даже не услышала, как за спиной раздались шаги.
– Я сказала тебе вчера, что ты не должна тут быть!
Я обернулась.
Олия смотрела с возмущением, скрестив руки на груди. А за ней стояла целая куча ведьм. Две, четыре…семь… все десять! Я нарвалась на всех дочурок Каспады разом. Утро явно не задалось.
Я медленно вытащила изо рта изрядно покусанную веточку и тяжело вздохнула. Потом смиренно, кротко опустив глазки в пол, сказала:
– Я не знала, где у вас тут есть чистая вода. Мне надо было умыться. А в море, сама понимаешь, не могу. Боюсь, что дельфины меня утопят.
Последняя фраза вырвалась сама собой – в голове неожиданно всплыл эпизод из моей жизни, когда я только-только начала выходить на сцену в крошечном театрике в далеком пригороде. Он был больше похож не на храм культуры, а на ее кладбище. Немногочисленные зрители в костюмах «Адидас» перемежались со странными дамами без возраста в шляпках с черными перьями. Перед спектаклем в пакетах «культурной массы» звякали бутылки. С задних рядов тянуло только что открытым пивком.
В закулисье было холодно, гадко и очень тесно. Костюмы из перешитых пионерских галстуков валялись в беспорядке на многочисленном громоздком реквизите, которому могла бы обрадоваться любая помойка. Полы там не мыли, наверное, с момента открытия, а только художественно размазывали грязь. В туалетах «культурные массы» окультуривались еще сильнее, соревнуясь в качестве художественного слога маркерами на стенах.
Мы ставили в этом театре футуристическую бытовую драму «Мы уже здесь». По сценарию, трое мужчин и одна женщина сидят на Марсе, и связи с Землей у них нет. Они разговаривают ни о чем, пытаясь хоть как-то совладать с бесконечным одиночеством. И у одного из них есть страх, фобия: он боится, что его утопят дельфины. На Марсе.
Помню, как пьяно тогда хихикнул кто-то с задних рядов. Я тогда гордилась: мы донесли до людей и трагическое, и комическое. Не для всех, конечно – кто-то и в первых рядах сладко спал, откинувшись на неудобных креслах. Но хотя бы…
Вот и сейчас реплика из пьесы неожиданно вылезла на язык.
Глаза словно обожгло огнем, защипало – на мгновение я ощутила и этот запах того театра, и свои ощущения, и вспомнила все свои реплики… Секунда слабости, ностальгии была грубо прервана Олией.
– Все равно! Ты должна уйти в леса, к оборотням! Не подходить к нашему дому! Не подходить к морю! Ты что, ничего не понимаешь?
Я глубоко вздохнула. Посмотрела ей прямо в глаза и тихо, проникновенно сказала:
– Олия, лапочка, спасибо тебе, конечно, за то, что спасла мне жизнь, но знаешь, что? Иди ты, Олия, в ж..пу.
Возмущенные ведьмы отпрянули.
– Да как ты смеешь?
– Что она себе позволяет?
– Нашей сестре…
– Что?! Что ты сказала?! – это уже Олия, очень возмущенно.
– Повторить?
Я посмотрела на ее красное от злости лицо. Олечка, знала бы ты, как орет наш режиссер! Вот где ужас-то! Ты против него девчонка, хоть и с божественной кровью.
Я печально вздохнула. Скандалить я не люблю, но тут все один к одному.
– Тихо. Олия, успокойся. Пойди в дом, и все остальные тоже.
Это Кадма вышла вперед, надеясь предотвратить скандал. Не-ет уж, я настроена немножечко потрепать вам нервы. Мило улыбнулась Олии и ласково сказала:
– Олечка, – я намеренно исковеркала ее имя, – дай взрослым тетям поговорить. Закрой, будь добра, дверь с той стороны.
Мне показалось, что ее инфаркт разобьет. С невнятным шипением она потянулась к поясу, где висели их ведьминские волшебные ракушки с плетями воды. Но сделать она ничего не успела.
– Иди, Олия. Все остальные – тоже.
Кадма нажала голосом, и ведьмы одна за другой втекли в свой дом.
Олечка тоже ослушаться не посмела, только злобно посмотрела. Гляди-ка, дочь самой Каспады, старая, поди, как первый бюст Ленина, а выдержки – ноль. Так даже неинтересно.
Я чистым ясным взором посмотрела на Кадму.
– Чего хотите? Круассанов с кофе? Апельсинового варенья? Ведро березовой каши?
Она устало вздохнула, и я даже на мгновение устыдилась. Но только на мгновение. Это не мне должно быть стыдно. Кадма, видимо, это понимала, потому что присела на белое мраморное крылечко.
– Евгения, мне жаль… – начала она, но я перебила.
– Вы приняли меня как гостя, но спала я сегодня ночью на песке у моря. Вы сказали, что я ваша сестра, но тут же от своих слов отказались. Вы обещали мне разговор, но оставили меня одну среди незнакомых и враждебных ко мне людей. Что вам жаль?