Письма жене и детям (1917-1926)
Завтра я поеду на автомобиле в Изенгоф по поводу сланцев [21] и пробуду там дня два, немножко поотдохну.
Крепко-крепко всех вас целую и обнимаю.
Ваш Красин
4
29 июня 1917 года
Милый мой, родной Любченышек!
Скоро уже три недели, как вы уехали, а я не имел еще ни одного письма, если не считать открытки из Таммерфорса. Правда, была от вас телеграмма, и приехавший […] [22] привез поклон, но из всего этого я могу лишь заключить, что вы живы и здоровы, каково же твое настроение и как вообще вам там живется и чувствуется, об этом не имею никакого представления. Временами мне бывает очень скучно и тоскливо; с письмами было бы, надо думать, легче. Родной мой, Любченышек, ты был еще такой грустный при расставании. Отношу это, главным образом, к твоему беспокойству за Володю, Нину и Андрея [23]. Относительно них ты можешь быть пока что вполне покойна. Те двое живут в прекрасных условиях, на солнце и на море и им можно только завидовать. Не знаю, как Виктор [24], но я Соне [25] советую и на зиму оставить там Алексея [26], спокойнее. Сегодня утром был на зав[одском] совещ[ании], речь о карточках на дрова на зиму, причем нормой считалось отопление домов с таким расчетом, чтобы поддержать температуру 9 градусов. Курица на базаре в Царском сегодня, по словам Маруси, 11 рублей! При таких видах и перспективах кто уж раз не в Питере, пусть благодарит Господа Бога. Володя получил отсрочку до конца сент[ября] и, видимо, опять ожил. Собирается куда-то поехать (был разговор даже об Алтае), но еще ничего определенного об этом не знаю. Вчера тут был проездом в Уфу Дм[итрий] Николаевич] [27].
Я-то его не видел, но Володя у него был в городе и провожал его на вокзал. Во всяком случае, мой миланчик, ты за этих ребят не беспокойся, ничего с ними худого не будет, да и возраст их такой, что надо и пора привыкать им к более самостоятельной жизни. Устраивайся вот получше с малыми ребятами, и если их и себя убережешь от непосредственного созерцания и переживания этого развала и оскудения, то никому от этого хуже не будет: ты достаточно помытарилась на своем веку, чтобы позволить себе если не отдых, то хоть жизнь в более культурной обстановке. Что касается меня, то, во-1-х, с внешней стороны я пока живу по-прежнему. Кормят меня и поят хорошо, Маруся очень обо мне заботится и, кроме того, я на каждом шагу еще ощущаю твою милую ласковую обо мне заботу в виде разных услуг и удобств, появляющихся без моей просьбы, очевидно, в силу оставленных тобою Нюше распоряжений. Утрами меня угощают неукоснительно сибирскими пряжениками. Вечером на столике против 120 [номера] появляется то земляника, то еще что-нибудь в этом роде. Если же начнется уж очень большое утеснение, то все-таки одному все это полбеды, особенно при моей способности сокращаться до самого скромного минимума. Меня очень будет укреплять и в этом случае сознание, что вы находитесь в более благоприятной обстановке. Вообще я сейчас наибольшее удовлетворение нахожу в сознании, что тружусь и работаю на вас и для вас и что, может быть, за эти годы удастся создать более или менее прочный фундамент и обеспечить себе в будущем некоторую возможность отдыха в кругу семьи. В делах у нас как будто стало поспокойнее, меньше требований и нервности, хотя общее положение, особенно из-за растущих финансовых затруднений, очень тяжелое. Целый ряд предприятий на краю финансового краха, а расчеты на государственную поддержку при современном состоянии финансов более чем проблематичны. Курс, несмотря на победоносное наступление [28], все падает! Пока эта проклятая война не окончится, все наши внутренние дела остаются под знаком вопроса.
На этой неделе у нас забастовка на Финл[яндской] жел[езной] дор[оге]. Дачники многие очутились в затруднительном положении, и я лишний раз порадовался, что мы имели решимость в этом году не связываться с Финляндией [29]. Я уже писал тебе, что в прошлую субботу предпринял путешествие в Изенгоф на автомобиле. Изыскания со сланцами оканчиваются, результаты благоприятные, но финансирование этого дела пока что продвигается медленно и не вышло еще из стадии переговоров. Многие на лето поразъехались, и вообще деловая публика настроена выжидательно.
Домой возвращаюсь обычно часам к 8–9 и остаток дня провожу на балконе, иногда даже поливаю герани. Они немного отходят, и некоторые кусты даже зацвели. Праздничные дни тоже сижу дома, либо пишу, либо читаю. Сегодня только был с утра в рев[олюционном] совете и возвратился домой к 3 часам (Петров день!). Гермаша еще не вернулся из отпуска. Борис избрал бывшую часть и поступил пом[ощником] комиссара в Софию. Даже раскрыл уже несколько краж и очень увлекается, как и всем на первых порах.
Ну что же, мои милабранчики, когда же я от вас дождусь писем? Неужто же никто из вас до сих пор не собрался отцу-старичишке даже открытки написать? Или это шалости почты и цензуры?
Пишите подробно, как устроились. Людмил должен мне что-нибудь нарисовать из окружающего ее. Катабрашный и Любан могут ограничиться письмами. Погода у нас чудесная опять установилась: я пишу сейчас на плетеном столике на балконе при закате солнца. На полях золотистая дымка, мычат коровы, возвращаясь с полей, такой мир разлит над всем пейзажем. Зато в городе форменный ад. Крепко вас всех целую, родные мои! Пишите. Кланяйтесь M-lle Лочмо, Ляле, Воровским и всем знакомым. Ваш Красин
5
11 июля 1917 года
Родной мой Любан, не писал тебе давненько, частью из-за событий, частью потому, что, приготовляясь сам к отъезду, уже терял настроение.
Ну, большевики-таки заварили кашу [30], или, вернее, пожалуй, заварили не столько они, сколько агенты германского штаба и, может быть, кое-кто из черной сотни [31], "Правда" [32] же и иже с ней дали свою фирму и сами оказались на другой день после выступления в классически глупом положении.
Описывать тебе все это по порядку нет смысла: гораздо полнее прочитаешь изложение событий в газетах. Скажу только, если правдисты хотели осуществить какой-либо "план", вроде захвата власти, смены правительства и т. п., то, конечно, они себе самим обязаны провалом. Большей организационной беспомощности и убожества, отсутствия намека на какую-либо осознанную и поставленную себе цель трудно себе представить. При малейшем руководительстве в первые два дня, когда вся многоголовая "власть" была тоже в состоянии полной растерянности, можно было сделать что угодно, но болтуны остались болтунами, и когда вместо вынесения резолюции или писания громовых статей потребовалось проведение лозунга в жизнь, грозные вожди и руководители всемирного пролетариата оказались попросту в нетях и не сделали даже попытки извлечь из разыгравшихся событий и пролитой уже нелепым и бесцельным образом крови хоть что-либо для осуществления своих тактических программ. Несчастные же "массы", в лице главным образом солдат и некоторого процента хулиганья, совершенно бессмысленно толкались два дня по улицам, стреляя с перепуга друг в друга, шарахаясь в стороны от малейшего слуха или тревоги и абсолютно не понимая, что все это значит и что к чему: в общем, уличный пейзаж несколько напоминал февральский [33] с поправкой на время года. Раненых было изрядно, так как стрельба шла не только с крыш, и коэффициент полезного действия некоторых ружей и пулеметов был, вероятно, больше по сравнению с протопоповским [34]. Зато не было массовых расстрелов каких-либо определенных групп, хотя по адресу "буржуев" и раздавались грозные возгласы, особенно на окраинах.