Вирус Смерти
Человеку не место в космосе, сказал он себе. Там для нас ничего нет… ничего, кроме смерти.
– Космос не пустое место, – назидательно произнес знакомый голос. – Он полон как видимого, так и невидимого.
Невидимое. Джерри сосредоточился на этом слове… Невидимые вещи, такие, как смерть. Смерть невидима. Несмотря на всю отчаянность своего положения, его рот искривился в гримасе смеха, но тело не смогло воспроизвести этот звук. Глаза наполнились слезами, дыхание участилось. Он пытался не уступать, восстановить полный контроль над своим сознанием. Но «оно» давило все сильнее, и тогда Джерри понял, что эти слова, выплывшие из глубины его памяти, были ничем иным, как результатом коварных происков этой чужой силы.
– Нет, – слетел с губ еще один возглас Но одно маленькое, ничтожное слово не могло остановить проникновение чужих щупальцев, копошившихся внутри мозга.
Космос не черный и белый. Он окрашен во все возможные и даже невозможные цвета, туманности, состоящие из космической пыли, черной, как сажа, или переливающейся всеми цветами радуги. Звезды… огни, горящие в вечной ночи, излучение, распространяющееся космическим дымом по всей бесконечной пустоте невидимыми волнами…
Волны.
Джерри вспомнил моря Земли… сине-зеленые, прохладные… волны с верхушками из ослепительно-белой, сверкающей в лучах солнца пены волны, нежные, грациозные в своих движениях они поднимаются и опускаются. Здесь, же, в космосе, волны были невидимыми, они свирепо обрушивались на космоплан, стремясь разрушить его, убить все живое… радиоволны, гравитационные волны, волны ионизированного, электромагнитного, ультрафиолетового излучения. Волны сферические и цилиндрические, простые и сложные. Да, эти волны накатываются на модуль, пытаются достать меня, проникнуть в меня.
Пробиваясь сквозь нарастающую истерию, спокойный голос продолжал вещать:
– И во всем космосе величественные, безучастные звезды совершают медленный, элегантный танец. Они являются сиренами космоса. Они…
Джерри собрался с силами и подавил в себе голос. Он обратил свой взор, наполненный ненавистью, к звездам. Ему вспомнилось, как это все началось. Это была работа, обычная работа, не хуже других. С той лишь разницей, что в ней присутствовала опасность. Никто ведь не заставлял его, правда? Выполнив более пятидесяти заданий, Джерри считался уже ветераном, и это задание было вроде бы как рутинным. Вот только ему ничего не сказали о «Другом». Или они знали? Но он-то не знал и не отказался… он не знал того, что знал теперь.
Его разум стал играть, выстраивая рваные комбинации слов, потом звуков. Он захихикал: сумасшедший звук, едва слышный среди деловитого треска и попискивания приборов модуля.
"Другой" опять перешел в наступление, и Джерри понял, что долго ему не продержаться. Периоды беспамятства, когда правило «оно», становились все более частыми. Скоро «оно» овладеет им полностью.
– Боже, помоги мне! – прохрипел Джерри в тщетной мольбе.
Ему с трудом удалось раздвинуть слипшиеся веки покрасневших, воспаленных глаз. Грязный и влажный от пота космический костюм висел на его исхудавшем теле, как на пугале.
Оставив позади Каменный Пояс, спасательный модуль наконец выбрался на малооживленную космическую трассу, и впервые за все время, прошедшее после взлета, сигналы бедствия, требовавшие экстренной помощи, стали распространяться, не встречая статических помех.
Но Джерри еще не знал об этом и, не замечая ничего вокруг, уставился невидящими глазами сквозь иллюминатор в космос. Он вел молчаливую войну внутри своего сознания.
2
Мейра Силвер ехала в автобусе городской линии и, положив руку на край окна, делала вид, что ее чрезвычайно занимает вид улиц, хотя она давно пришла к выводу, что люди не меняются. Продвигаясь от планеты к планете, они постепенно заселили всю Галактику, но, где бы им ни приходилось обосновываться, они сохраняли свои основные черты. Человек. Человечество. Человеческий род. Оболочки индивидуумов могли расти, стареть и умирать, но на смену им появлялись новые тела, и все они стремились отыскать какое-то значение в своем существовании. У всех людей были задатки каких-то способностей, но большая их часть не знала, как ими воспользоваться.
Карр частенько говорил об этом стаде:
– Ну почему они такие безрассудные? – Это всегда звучало как жалоба.
Однажды он сказал ей, что все люди делятся на три группы. Всего лишь на три. Тех, кто создавал вещи, тех, кто их ремонтировал, и на тех, кто ими пользовался. И вот эта последняя, самая многочисленная группа, состояла из паразитов. Карр презирал их, даже несмотря на то, что они сделали его знаменитым. Жизнь без творчества была для Карра немыслима. В перерывах между заданиями он все время что-то создавал. Их квартира постоянно была завалена красками, мебель запачкана следами гипса или глины. В углах валялись всевозможные электронные блоки и отдельные детали. Галереи охотно принимали все его работы, и до самой своей гибели Карр являлся любимцем критиков. Завороженные их хвалебными отзывами посетители раскупали все, что только выходило из его рук, едва ли не в ту же секунду.
Мысли о Карре продолжали витать в голове у Мейры, и в этот раз ей не хотелось избавляться от них. До тех пор пока она помнила его, пока могла видеть и осязать его работы, какая-то его частица продолжала жить. Но, господи, как его ей не хватало. Мейра сходила с ума, скучая по его крепким, жарким объятиям, его искреннему, заразительному смеху и сарказму, выдававшему в нем недюжинный талант философа. Ей еще никогда и ни в чем не удавалось достичь такой степени близости.
Мейра прислонилась головой к окну и наблюдала за людьми ленивым, скучающим взглядом из-под длинных ресниц. Она видела и замечала гораздо больше, чем мог кто-либо предположить, случайно остановив взгляд на ее стройной фигуре, которая была туго обтянута платьем кричащей расцветки. Тело ее расслабилось, слегка покачиваясь в такт движения автобуса.
Два близнеца-солнца скользили по небу в направлении горизонта, окрашивая атмосферу в оранжевый цвет. Окраины Белоза-Сити окрасились в золотистые тона. Верхушки небоскребов как бы плыли над иссиня-черной тьмой, которая, подбираясь снизу, стремительно захватывала этаж за этажом. Странные, причудливые очертания промышленных предприятий перемежались с более привычными формами деловых и жилых кварталов. Зрелище за окном автобуса напоминало сюрреалистическую картину, сохранившую свою привлекательность до тех пор, пока зритель не подходил поближе, чтобы рассмотреть получше каждый элемент, затем в ужасе отшатывался, поняв наконец, что это в действительности являлось художественным воплощением мечты сумасшедшего. Это было уродливое смешение стилей, старого и нового, постепенно начинавшее приходить в упадок Мейра не пришла в восторг от увиденного. Ведь она терпеть не могла эти города. Она тонула в них, задыхалась. Все эти признаки упадка и загнивания страшно удручали ее и приводили в уныние. Внизу на улицах виднелись тени, отбрасываемые высокими эстакадами, к которым прилепились специальные дорожки для пешеходов, открытые для простого люда и закрытые для тех, кто по своему социальному положению и в прямом и в переносном смыслах парил над рабочими, потевшими внизу, добывая свой хлеб насущный. Эти же люди сейчас ехали после работы в автобусе, наполняя его запахами пота, грязной одежды, дешевого одеколона. У них неприятно пахло изо рта – следствие низкосортной и не очень свежей пищи. Впереди Мейры сидели несколько подростков, и ей захотелось на несколько секунд проникнуть в их сокровенные мечты, понять, к чему они могут стремиться, что может быть их идеалом, идеалом тех, кто живет в чреве этого ужасного города. В ее голове вдруг что-то вспыхнуло, и она перенеслась на много лет назад, в собственное детство, протекавшее в длинных, стерильно чистых коридорах, внутри огромных стальных труб, из которых состояла космическая станция «Тета». Несмотря на отличие в физическом развитии, в интеллектуальном плане ее детство протекало точно так же. Покончив с воспоминаниями, Мейра вновь принялась глядеть в окно.