Алмаз. Книга вторая
Костя расстегнул молнию своей куртки, позволяя мне нырнуть ему под крылышко и согреваться его любовью. Надеялась, она не упорхнет как испуганная птица.
– Что ты теперь думаешь обо мне? – не видела смысла оттягивать неизбежный разговор. – Я пойму, если ты больше не захочешь… – не хотела произносить «быть со мной», будто это могло, как загаданное желание, в тот же момент исполниться, стоит только произнести вслух.
– Чего? – эхом отдалось у него в груди. – Любить тебя?
– Возможно, – как ненормальная вцепилась в пуговицу куртки и вращала ее, будто пыталась оторвать. Вырвать с корнем всё, что отравляет наши с Костей отношения. – Я же совершила, – ища подходящее слово, выбрала самое нелепое, – страшный грех.
Костина рука легла на мою, усмиряя буйство с несчастной пуговицей.
– Знаешь, что изменилось после твоего рассказа?
– Что? – подняла на него взгляд, готовясь принять от него самую жестокую правду. Немного успокоилась, когда не увидела в его глазах разочарования или отторжения.
– Теперь я считаю, – и тут проявил заботу, поправляя мои спутавшиеся на ветру волосы, – что помимо всего прочего, ты очень храбрая.
– Храбрая? – сейчас для меня это слово звучало как на китайском языке. – Что? Почему? – искренне не понимала. – Костя, сейчас не время шуток? – ломая голову, дошла и до такой интерпретации его слов.
– Я не шучу, – лицо оставалось невозмутимым, и я начинала верить, что он говорит совершенно серьезно.
– Храбрость не нужна, чтобы у….– замолкла. Язык не поворачивался снова произнести «убить».
– Она нужна, чтобы защищаться, – сжал мои плечи, – сражаться за свою жизнь.
Снова эти высокопарные слова, которыми меня пичкали после смерти отца!
– Меня иногда просто бесит, – выплюнула последнее слово, – что ты смотришь на мир через призму искусства, как-то абстрактно и возвышенно, – сделала несколько шагов назад, отдаваясь во власть промозглого ветра. – Всё можешь описать красивыми метафорами, отталкивающее сделать притягательным. Но реальная жизнь – это не всегда красиво. Порой она уродливая! – Все больше начинала заводиться и скоро, уже не сдерживаясь, кричала: – Никто не хочет меня понять, только предлагают утешение! Какой от него толк?
– Так объясни! – моя нервозность передалась и Косте. – Может, я пойму! По крайней мере, постараюсь понять!
– Как? – было криком отчаянья. – Как такое объяснить? Как передать словами, что я чувствовала, когда пришла в себя в больнице, отходя от наркоза после многочасовой операции, и мне подтвердили смерть отца, а потом заявили, что тот мужчина, в которого я стреляла, тоже недавно скончался. В тот момент думала, что сойду с ума. – Как могла, старалась описать то свое состояние, что именно творилось у меня в душе. – Ты хоть представляешь, что такое видеть по ночам смерть отца? Никогда не забуду его взгляд: потухший, холодный, – этот образ навсегда отпечатался в памяти. – Подумать не могла, что последнее воспоминание об отце будет таким, – меня, как в трясину, затягивали воспоминания, но я не давала им полностью завладеть мной, концентрируясь на словах, что хотела, просто обязана сказать. – Следующие недели жила как в забытье, постоянно на обезболивающих и успокоительных. Не могла по-человечески утешить маму. Сама не могла нормально выплакаться. Даже спокойно похоронить папу не дали. Только мне удалось вырваться из больничной палаты, как сразу попала в суд. Слушания, допросы, следственные эксперименты….Я согласна была на все, лишь бы меня оставили в покое. Хотела, чтобы этот кошмар закончился, чтобы пап был жив, чтобы мы никогда не останавливались на той проклятой заправке…. – голос сорвался на плач, но мне удалось сдержать слезы. Видела, что Костя хотел утешить меня, но я запретила ему это делать, качнув головой. – Все папины друзья из МВД, конечно же, сделали все возможное, чтобы мне дали условный срок, – говорила уже более скупо на эмоции. – Да, в тюрьму я не села, но клеймо убийцы навсегда останется на мне. Отчасти и из-за этого я уехала из родного города, – буря внутри меня утихла так же быстро, как и разыгралась.
– Не буду читать тебе лекции о добре и зле, – прочистил Костя пересохшее горло, – о «тварях дрожащих и право имеющих». Не могу сказать и, более того, понятия не имею, – медленно, шаг за шагом, приближался ко мне, – как бы я поступил, оказавшись на твоем месте. Возможно, струсил бы. – Преодолел последнее разделяющее нас расстояние и вернул в свои объятия, – но одно я знаю точно – я люблю тебя. А остальное пусть катится к черту!
Больше похоже, что это я на короткой ноге с его приспешниками.
– А если я скажу, что иногда меня одолевают демоны прошлого, – никогда не была на исповеди, но думаю, сейчас это была она самая, – накрывает безотчетная паника? Что если ты спросишь меня, сожалею ли о содеянном, я не смогу уверенно ответить «да»? И я до сих пор не знаю, встань передо мной вновь выбор, поступила бы иначе?
Я показала свою темную сторону, и теперь дело было за Костей. Готова была принять любое его решение.
– Все равно люблю, – казалось, его ни сколько не напугали мои слова.
– Почему? – мне была непонятна его доброта. – Сам говорил, что веришь поступкам, а не словам. Вот тебе поступок.
– Я уже говорил: храбрый поступок, – не побоялся повторить, не смотря на то, как я отреагировала в первый раз на эти слова.
Вот то в нём, что всего несколько минут назад раздражало меня, теперь вызывало улыбку и заставляло сжиматься сердце от нежности. Как такое возможно? Это какой-то необъяснимый наукой феномен Константина Соболева. Эффект «Кит-Кат»?
Все боялась, что мой секрет разрушит наши с Костей отношения, но сейчас делала это собственными руками. Не за что спустила на парня всех собак. Его единственной ошибкой было то, что он выбрал не ту девушку, влюбился в не ту.
– Прости, – покаянно склонила голову. В ней еще была куча тараканов, что давно нашли там пристанище, и я мечтала махом разогнать их всех, рассказав о прошлом. – Долгие годы я наблюдала за отношениями родителей. Может, они были неидеальными (бывали и ссоры), но они любили друг друга. По-настоящему. Я видела, что случилось с мамой, когда мы потеряли отца. Не знаю, как она держалась, как находила силы поддерживать и нас с Максом. Однажды, спустя много месяцев после похорон, я застала ее в спальне. Она держала в руках папин свитер, задумчиво разглядывая его. Аккуратно стряхивала с него несуществующие пылинки, потом поднесла к лицу, вдохнув его запах, и зарыдала. Так отчаянно, безутешно. Не хотела, чтобы она знала, что я видела ее такой и сбежала из дома. Тогда я решила, что никому не позволю разбить мое сердце. Лучше не любить, чем так страдать. Знаю, это трусливая позиция, но я не хотела больше боли.
Костя молчал, долго молчал. Наверное, наконец, осознал, что он не тот человек, который убережет меня от обид и разочарований. С ним, как не с кем другим, мне скорей всего грозит все это пережить. Но теперь поздно о чем-то сожалеть, я уже зашла в эту реку и еще немного и окунусь в омут с головой. Я знала на что шла, и все равно отправилась в это опасное приключение. Наконец, я поняла, что же так рьяно мама все эти годы пыталась до меня донести: любовь стоит того, чтобы рисковать.