Неистовый

Родители Вишеса отсутствовали – а они вообще бывали дома? – и все собрались здесь, рассчитывая, что я их развлеку. Я не любил разочаровывать людей, поэтому принес немного дури, которую все тут же расхватали и даже не поблагодарили, не говоря уже о том, чтобы заплатить. Они считали меня богатым обкуренным чуваком, которому деньги нужны так же, как Памеле Андерсон новая операция по увеличению груди, и в целом не ошибались. К тому же меня никогда не заботили такие мелочи, так что я не стал никому указывать на это.
Одна из девушек, блондиночка по имени Джорджия, щеголяла с новой камерой Polaroid, которую отец привез ей из последнего отпуска в Палм-Спрингс. Демонстрируя свое тело в маленьком красном бикини, она фотографировала нас – Джейми, Вишеса, Трента и меня, – после чего зажимала свежеотпечатанную фотографию между зубами и передавала нам изо рта в рот. Ее сиськи едва не вываливались из маленького бикини, как зубная паста из тюбика. Мне хотелось потереться членом между ними, и я не сомневался, что сделаю это к концу дня.
– Боже, боже, это будет здоооооорово. – Джорджия на несколько секунд растянула первую «о» в последнем слове. – Выглядишь невероятно сексуально, Коул, – промурлыкала она и навела на меня камеру, когда я поставил банку с пивом на бедро, сжимая между пальцами сигарету.
Щелк.
И доказательство моих грехов с провокационным шипением выскользнуло из ее камеры. Она обхватила уголок снимка губами, после чего наклонилась и потянулась ко мне. Я схватил его и засунул в карман. Ее глаза проследили за моей рукой, когда я слегка приспустил резинку шорт вниз, демонстрируя светлые волосы чуть пониже пупка и приглашая продолжить вечеринку в укромном месте. Она сглотнула, явно заинтересовавшись. Наши взгляды встретились, чтобы без единого слова обсудить место и время. А затем кто-то прыгнул в бассейн бомбочкой и окатил ее брызгами. Джорджия рассмеялась и покачала головой, после чего перешла к следующей фотомодели – моему лучшему другу Тренту Рексроту.
Конечно же я собирался уничтожить фотографию до того, как вернусь домой. Но, видимо, дурь отбила мне память. В итоге на этот снимок наткнулась мать. После чего отец прочитал одну из своих лекций, которые, казалось, разъедали мои внутренности, словно мышьяк. И знаете, чем все закончилось? Они отправили меня на летние каникулы к моему чертовому дяде, которого я терпеть не мог. И я знал, что лучше не спорить с ними. Потому что не собирался разбираться в этом дерьме и ставить под удар поступление в Гарвард за год до окончания школы. Я столько сил потратил ради этого будущего, ради этой жизни. И она раскинулась передо мной во всем своем богатстве, привилегированности и испорченности в виде частных самолетов, зарубежной недвижимости и ежегодных каникул в Хэмптоне. В этом все прелести жизни. Когда что-то хорошее попадает тебе в руки, ты не только вцепляешься в это всеми гребаными силами, но и сжимаешь так сильно, что едва не ломаешь.
Просто еще один урок, который я усвоил слишком поздно.
В любом случае, через пару недель я оказался в Алабаме, где два месяца перед выпускным классом вкалывал на гребаной ферме под палящим солнцем.
Трент, Джейми и Вишес все это время пили, курили и трахали девушек в Тодос-Сантосе. Я же вернулся туда с фингалом под глазом, великодушно подаренным мне мистером Дональдом Уиттекером, которого также звали Филин, после вечера, который изменил меня навсегда.
– Жизнь похожа на суд, – сказал мне Илай Коул, мой отец-адвокат, перед тем как отправить меня на самолет в Бирмингем. – Она не всегда справедлива.
Гребаная правда.
Тем летом меня заставили прочитать Библию от корки до корки. Филин был примерным христианином и постоянно обращался к Библии. Поэтому заставлял меня читать ее вместе с ним во время наших обедов. Ветчина на ржаном хлебе и Ветхий Завет даже стали для меня передышкой, потому что все отельное время этот придурок вел себя со мной просто ужасно.
Уиттекер был фермером. В те моменты, когда умудрялся протрезветь. Так что он назначил меня своим мальчиком на побегушках. А я не стал особо возражать. Главным образом потому, что по вечерам мог потискать дочку его соседа.
 
Та считала меня кем-то вроде знаменитости лишь потому, что я не разговаривал с акцентом южан и у меня была своя машина. Ну а мне не хотелось разрушать ее фантазии, ведь она так страстно желала получить первые уроки секса. Правда, это происходило после проповедей Филина, которые приходилось выслушивать, лишь бы не драться с ним на сеновале до потери сознания.
Думаю, отправив меня сюда, родители хотели мне показать, что жизнь не ограничивается дорогими автомобилями и каникулами на лыжных курортах. Филин и его жена будто сошли со страниц книги «Жизнь в бедности для чайников». Так что каждое утро я просыпался и спрашивал себя, что значат два месяца по сравнению со всей моей гребаной жизнью.
В Библии оказалось много безумных историй: про инцесты, целая коллекция упоминаний крайней плоти, Иакова, сражающегося с ангелом… Клянусь, уже во второй главе я задался вопросом, а действительно ли это религиозная книга. Но одна из историй запомнилась мне еще до встречи с Рози ЛеБлан.
Бытие 27. Иаков переехал к своему дяде Левану и влюбился в Рахиль, младшую из двух его дочерей. Рахиль была чертовски сексуальной, неистовой, грациозной, при виде которой сразу текли слюнки (да, это тоже указано в Библии, хоть и описано более скупо).
Леван и Иаков заключили сделку. Иакову предстояло проработать на Левана семь лет, чтобы жениться на его дочери.
Иаков исправно трудился все эти годы, надрывая задницу от зари до заката. А когда срок вышел, Леван наконец пришел к Иакову и сказал, что тот может жениться на его дочери.
Но привел на церемонию не Рахиль. А ее старшую сестру Лию.
Лия была хорошей женщиной. Иаков знал это. Она была милой. Разумной. Щедрой. С классной попкой и ласковым взглядом, (Здесь я тоже немного перефразировал. Ну, кроме глаз. Это тоже описано в Библии, представляете?)
Только она не была Рахиль.
Она не была Рахиль, а Иаков хотел Рахиль.
Всегда. Только. Чертову. Рахиль.
Иаков спорил и возмущался, пытаясь вразумить своего дядю, но ничего не вышло. Жизнь походила на суд даже в те времена. И как всегда оказалась какой угодно, но не справедливой.
«Проработай на меня еще семь лет, – пообещал Леван, – и я позволю тебе также жениться на Рахиль».
Так что Иаков ждал.
Затаился.
И тосковал.
Но это, как понимает любой, у кого есть хоть капля разума, только подстегивает наше отчаянное желание завладеть тем, что завладело нами.
Шли годы. Медленно. Болезненно. Оцепенело.
И Иаков проводил их с Лией.
Он не страдал. Совсем нет. Лия оказалась добра к нему. Беспроигрышным вариантом. Она даже родила ему детей, что, как впоследствии оказалось, с трудом удалось сделать Рахиль.
Иаков знал кого хотел. Да, возможно, Лия походила на сестру, возможно, пахла как сестра, и, черт возьми, даже ощущалась как сестра, но она не была Рахиль.
Иаков потратил четырнадцать лет своей жизни, но в итоге смог заполучить Рахиль.
Да, Бог не благословил ее. А благоволил Лие. Но это не имело значения.
Рахиль не нуждалась в его благословении.
Ее любили.
И в отличие от суда и жизни любовь справедлива.
Что еще? В конце концов любви оказалось достаточно.
В конце концов любовь, черт побери, затмила все.
Спустя семь недель с начала выпускного года очередное бедствие разразилось прямо у меня под носом. И имя этому бедствию Рози ЛеБлан с глазами, напоминавшими два замерзших озера на Аляске. Вот точно такого же цвета.
Я увидел ее впервые, когда она открыла мне двери дома для прислуги, расположенного на территории поместья Вишеса, и ощутил себя так, будто кто-то выкрутил мне яйца. Потому что она отличалась от Милли. Вернее, она походила на сестру – слегка, – но оказалась меньше ростом, с более полными губами, более выразительными скулами и маленькими заостренными ушками, как у озорной феи. А еще она не надевала странную одежду, как Эмилия. На ней была пара черных шлепанцев с морскими звездами, черные узкие джинсы с разрезами на коленях и поношенная черная толстовка с изображением незнакомой мне группы на белом фоне. Она явно старалась не привлекать к себе внимания, но, как я позже узнал, у нее это получалось так же успешно, как у гребаного маяка.