Шпага для библиотекаря. Книга 1
Что именно ожидало тех, кто посмеет пойти поперёк грозного указа, так и осталось непрояснённым – нижний край с частью текста был косо оторван. Зато сохранилась половинка типографски отпечатанного двуглавый орёл и часть подписи: «Генералъ-губернат…»
– Значит, мы всё же оказались в 1812-м году… – медленно произнёс комсомольский вожак. – Вот же не повезло, у меня пятого января неплохое дельце намечалось…
Я едва не выматерился. Вот она, натура фарцовщика: вокруг такие чудеса творятся, а он о своих мелких гешефтах.
– Да. – отвечаю. – Он самый и есть, скорее всего, конец августа. Смоленск взят, Вязьма сдана без боя. Русская армия отступает к Можайску, и совсем скоро должна состояться Бородинская битва.
– Почему ты решил, что Смоленск и Вязьма уже под французами? – осведомилась тётя Даша. Когда мы вернулись в клуб, она на минутку отлучилась к своему ненаглядному Васеньке, и теперь сидела за столом вместе с нами.
Я пожал плечами.
– Простая логика. Крестьяне эти, похоже, возвращались с рынка – в нарушение приказов из этой вот самой афишки. Обычное время по тем временам, кстати – французы, конечно, могли ограбить деревню, но с теми, кто привозил провиант в занятый ими город, обращались вполне комильфо. И даже платили за продукты.
– Фальшивками! – хмыкнул Гнедин.
– Ими самыми. Но и звонкой монетой тоже, иначе, откуда у мужичков французское серебро? Ну и натуральный обмен никто не отменял. Та же манерка с водкой – наверняка выменяли у солдат, чтобы назад возвращаться не насухую.
– А почему те быдлаки… крестьяне, то есть, были одеты, как оборванцы? – Гжегош показал на шапку. – У них тут дуже пеньонзов… куча денег, по тогдашним-то меркам, а сами в рванье!
Я вздрогнул. Остальные-то, может, и не в курсе, но мне-то отлично было известно, что слово «быдлак» – это вовсе не «крестьянин». «Ублюдок», «скотина» – вот, значит, и выглянул на свет вельможный пан Пшемандовский, чьи предки хлопов отродясь за людей не считали.
– Ну, это-то понятно. – сказала тётя Даша. Она завладела обрывком афишки и внимательно рассматривала текст. – Во-первых, в деревнях все примерно так и ходили. У нас в музее есть экспозиция, можете поинтересоваться. Была, конечно, одёжка и понаряднее, из хорошего сукна, даже камки, но её больше на престольные праздники надевали. А тут – с чего им, спрашивается, шиковать? Наоборот, победнее оделись, прежде чем ехать в захваченный пришельцами город. Рассуждение простое: караульные увидят справно одетых мужиков, обыщут тщательнее, чем других, да и обдерут, как липку. А то и где-нибудь на просёлке мародёры позарятся. Если кафтаны и шапки хорошие, богатые – значит, и мошна не пуста, верно?
Я кивнул. Соображает тётка, ничего не скажешь. Одно слово – краевед.
– Уверен, они и лошадь поплоше нарочно выбрали. У французов сильная убыль конского состава, и справную конячку наверняка бы отобрали. Под седло, крестьянская кляча, конечно, не годится, а вот пушки таскать или телеги обозные – вполне.
Тётка встала.
– Надо бы в книгах посмотреть, уточнить даты. В Большой Советской Энциклопедии большая статья о нашествии Бонапарта на Россию, там и схемы движения войск есть. Хотя, кончено, на них наш совхоз – деревня Бобрищи, то есть, – наверняка не отмечен.
И тут меня торкнуло. БСЭ, значит?.. Как наяву возник перед глазами тюк с книгами, извлечённый из лесного озерка…
– Схемы, шмемы… – Рафик хлопнул ладонью по столу так, что сидящая рядом Далия вздрогнула и покосилась на него с опаской.
– Разведать надо, ара! Сейчас коня заседлаю, и двинем…
– Так седла же нет! – сказал Гжегош.
– А нам что, на скачки, а? Сложим в несколько раз одеяло, накинем сверху, подпругу соорудим из чего-нибудь…
– А ты умеешь верхом?
– Обижаешь, ара! Горец я, или где?
«…так, пора вмешиваться в процесс стратегического планирования…»
– Никаких верховых прогулок. – говорю. – В кладовке стоят три велосипеда, на них и поедем. По лесным тропкам и просёлкам – самое то. ТётьДаша, можно?..
– Конечно, Никита. – она улыбнулась. – Велосипеды хорошие, только цепи надо подтянуть и шины накачать. Насос у одного на раме, кажется…
– Ну, тогда… – я обвёл спутников взглядом. – Рафик, ты со мной. Третьим… ладно, решим, когда с великами разберёмся. Гена, пока меня нет, остаёшься за старшего. ТётьДаша, выдай ему карабин и пару обойм, хорошо? Генка – парень толковый, в армии служил, с оружием обращаться умеет.
Тётка кивнула. Гена, услыхав меня приободрился. Гжегош сердито сверкнул на меня глазами, но смолчал. Что, пан Пшемандовский, обидно, что вас обошли выбором? Ну, извините, нет к вам доверия… пока.
– Слушай, а чего это ты распоряжаешься? – влез «альпинист». Странно, до сих пор он предпочитал отмалчиваться… – Между прочим, это меня назначили старшим группы, официально!
В ответ я ухмыльнулся и как бы невзначай положил ладонь на рукоять нагана. Претендент на власть немедленно стушевался.
– Вообще-то, старшая тут я. – кротко заметила тётя Даша. – И по возрасту, и в жизни повидала побольше вас всех, вместе взятых. Да и клубом тоже я заведую, если кто забыл. Но насчёт Никиты – я «за», пусть командует. Девочки… – она повернулась к Далии и Мати, – надо бы произвести ревизию наших продовольственных запасов. Поможете? А вы… – кивок Гжегошу и остальным парням, – чем собачиться тут, ступайте на задний двор. Там Василь Семёныч бочки с соляркой хочет с трактора скатить и припрятать от греха в подвал. Потому как, если Никита прав – больше топлива нам взять будет неоткуда.
«…замечательная у меня всё-таки тётка!..»
VII
– Схватить мер-р-рзавцев и сдать в полицию!
Когда Ростовцев узнал, что деревенские мужички, мало того, что отказались разорять свои дома и уходить из деревни, так ещё и вознамерились помешать отъезду его родителей из имения – он осатанел и хотел тут же, не теряя ни минуты, скакать в деревню, карать бунтовщиков. Если бы не слёзы маменьки и не уговоры старого графа, неизвестно ещё, как дело бы обернулось, поскольку настроен поручик был весьма решительно.
– Какая там полиция… – старый граф безнадёжно махнул рукой. – Отсюда до самого Можайска ни одно исправника не сыскать!
– Тогда перепороть! – предложил поручик. – Для этого исправник не нужен.
– Погоди, Никита. – граф тяжело поднялся с кресла, ишиас ещё давал о себе знать. – Ну, пропишешь им ума в задние ворота – так ведь не пойдёт впрок! Только озлобятся, а ведь нам ещё мать с сестрой вывозить, добро какое ни то… Стоит ли?
– Так что же, спускать?
Зачем? – удивился Андрей Ильич – Побьёте Буонапартия, вернёмся – тогда и спросим за всё. На каторгу пойдёт, негодяй!
– А ежели, сбежит?
– Скатертью дорога. Подохнет где-нибудь под забором, нам же меньше хлопот.
Ростовцев задумался. В словах отца, несомненно, имелся резон.
Маленький отряд успел в имение раньше фуражиров – если верить дворне, которую старый граф рассылал по окрестностям, французов поблизости пока видно не было. А вот настроения бобрищевских крестьян внушали опасение: они собрались на сход, продолжавшийся без перерыва уже вторые сутки. Заводилой выступил староста Аким: уговаривал никуда не уходить, убеждал, что «и под хранцузом жить можно, а добро своё, потом и кровью досталось.
Разорить недолго, а дальше что? Баре, известное дело, в Москву сбёгнут, а нам – с голоду пухнуть?» В общем, по мнению «лазутчиков» – «продался с потрохами супостату и мутит обчество, иуда…»
Наслушавшись этих речей, мужики осмелели. Кто-то предложил потребовать от барина раздать господское зерно по дворам – «им-то всё одно теперя ни к чему». Идея нашла отклик, зазвучали призывы идти разорять усадьбу, и только появление пяти вооружённых до зубов кавалеристов остудило горячие головы.
– Дурачьё вы тёмное, лапотное! Завтра, а то и сегодня здесь будет отряд французских фуражиров – ограбят дочиста, а кого и убьют! Собираться надо и уходить, а вы бунтовать удумали!