Константа

Думаю, Денис догадывался, что меня хлопнут потому что однажды поймал меня на рискованном.
На глупом и очень опасном — ощущении себя властителем мира, когда тебе так мало лет, а ты имеешь деньги. Очень серьезные деньги. Забываешь о правилах, ориентированных прежде всего на собственную безопасность, забываешь о том, что есть границы. Заступаешь. Тратишь легко, почти бездумно, ибо забываешь обо всем, когда на счетах не одна тысяча долларов и ты знаешь, что можешь сделать еще. Ты можешь. Усилия, сосредоточенность, просчеты действий, их выполнение и счета пополнены, и они обезопасены максимально, потому что ты знаешь все способы увести деньги в информационном пространстве, и, соответственно, знаешь как оставить их в полной неприкосновенности. В такой момент кажется, что откупишься от всего мира и от всего в этом мире и появляется иллюзорное чувство превосходства. Нет, не потому что ты в свои года имеешь деньги, а потому что ты можешь их иметь, когда они имеют весь мир. Отсюда и заблуждение что откупишься и что можно брать еще больше.
Это притупляет инстинкт самосохранения.
Это предпосылка к роковым ошибкам для тех, кто считает, что умен не по годам и ходит наперед.
Денис на этом поймал и сказал одно: «ты пришла в это дерьмо ради брата. В дерьмо, Женек, помни, что это дерьмо, и сделай вывод, кто может им наслаждаться». Это должно было отрезвить и это отрезвило. Настолько, что я вспомнила, что не только нуждаюсь в этих деньгах ради брата, но и представляю опасность для тех, с кем работаю. Потому попросилась на выход и он дал добро. Он был руководителем группы, именно руководителем и именно группы, его волновал вопрос общей безопасности. Дал в напутствие ту же фразу, чтобы я, применяющая теории, которые никогда бы не осмелилась применять на практике, помнила, чего ради я здесь — исключительно для того, чтобы мой брат смог встать на свои ноги до того, как я снова потеряю берега. Только для того, чтобы Мишка имел нормальное качество жизни, чтобы стал прежним, чтобы мой активный мальчик-батарейка не увял в инвалидном кресле. Чтобы с ним были профессионалы, имеющие одну цель — довести до реализации его бешеное желание встать на ноги. Сначала я со свистом рухнула в киберпреступность для этого, а потом, когда Мишка дорвался до того предела, где был уже стопроцентный благоприятный прогноз, где у моего бойца уже не было необходимости в очередной серии операций, а только в реабилитациях, я оправдывала свои незапланированные набеги, которые можно классифицировать сразу по трем статьям уголовного кодекса, я оправдывала себе это тем, что должна быть финансовая подушка, если что-то снова пойдет не так. Я не потерялась, вовсе нет, я затерялась. В себе, своих желаниях и своих возможностях. Опьянела. Забылась в невероятном чувстве, когда оплачиваешь лечение своему брату и знаешь, что можешь обеспечить премиум класс. Во всем. Всем.
Знаешь это и хочешь этого. Хочешь еще лучше, еще комфортнее. Тем самым укрывая саваном свою возможность вовремя остановиться, отрезая себе вероятность выйти без потерь, уверовав в то, что когда в двадцать с небольшим на счетах десятки тысяч и далеко не рублей, ты можешь все, потому что это не предел и есть те, кто на пределе и за ним, и по сравнению с ними я это нищий класс, а, между тем, я влёгкую могла бы себе позволить жизнь Дениса — дорогие автомобили, отдых и растрачивание баснословного бабла на секундные капризы. Но… это не много на самом деле, и мы были нищие по сравнению с другими группами. Однако, ярлыков по уровню финансов среди таких людей нет. В даркнете вообще очень сложно найти серьезные темы, где был бы мат, глупейшие провокации, срачи на ветках. Нет. Все вежливы, корректны друг с другом, крепкое словцо используется либо для описания происходящей с кем-то ситуации, либо для действительно тупых людей, задействованных в той ситуации. В чистом интернете подобное с трудом найдешь. В дарке правила совершенно иные, потому что там иные люди, обсуждающие иные темы. Даже в грязи, вот даже в тематиках, очень грязных по человеческим понятиям, нет разгонов по быдловскому шаблону и это самое пугающее, потому что там сидели совершенно неглупые и наверняка очень образованные люди. Особенно это было заметно в топиках, касающихся самых непростительных человеческих пороков. То, как там вежливо просили совета после описания ситуации, и как столь же вежливо им отвечали, наводило ужас и кровь в жилах стыла от способов, от методов, от вариантов того, что делать если у топикстартера вдруг возникнет подозрение что вот-вот его подрежут по сто пятой или сто тридцать четвертой, чем и оборвут его хобби, а получить срок совсем не хочется. И было видно, что там топикстартеру люди явно на опыте свои советы давали. Это кажется, что это все это так далеко, да и вообще их, убийц и педофилов мало. Нет. Это очень рядом, их много и они очень редко палятся. Эти твари умны и это самое пугающее. Их вскрыть не могут не только натасканные, действительно натасканные и далеко неглупые хищники в погонах обитающие в дарке, их, вот этих тварей, зацикленных на полной анонимности, собственной безопасности и обмене опытом, в целях познать что-то… новое, вскрыть не получается даже таким как я, да даже более прожжённым по части скиллов и тоже подожжённым мыслью, что это полный пиздец, который нужно рубить. Этих тварей в дарке очень сложно вскрыть. Они чрезвычайно редко палятся.
В отличие от подобных мне.
Не потому что одна когорта глупее другой, нет. Глупость и безумие это диаметрально противоположные вещи.
Нет, все же именно из-за разности интересов. Животные в человеческом теле крайне заботились о том, чтобы они и их пороки не стали достоянием общественности. А такие как мы это… дети, зачастую. От пятнадцати-шестнадцати и до двадцати четырех-пяти в основном. Мало тех, кто старше, кто сознательно остается после порога в двадцать пять в сфере, где можно иметь хорошие деньги, главное покреативнее замутить схему. Чем креативнее, тем денег больше и дольше тюремный срок. Кого волнует это в двадцать лет? Кого это волнует, когда в таких годах ты физически не можешь потратить больше, чем зарабатываешь и знаешь, что завтра может быть еще больше. Это волнует когда более-менее взрослеешь, а тогда нет. По крайней мере не так, как должно волновать. И когда я совершенно потеряла из вида не только то, что на каждое действие найдется противодействие, забыла о безопасности, свято веруя, что умнее меня нет и все навыки доведены до автоматизма, ответочка не заставила себя долго ждать.
Но это было позже. К счастью, то, что я очень глупо спалилась, совсем не повлияло на моего брата. Я успела. Хотя, сейчас думаю, что это просто удача, что я не сорвалась раньше, чем Мишка прорвался за черту, дотоле определяющую его как инвалида до конца своих дней. Мы оба с ним успели.
Ибо тогда, когда шла кульминация реабилитации, я, глядя на своего брата, в порыве благодарности хотела оплатить сверхтребуемого этих европейских врачей, воодушевленных его огнем и смело заступающих регламенты лечения, потому что они видели, кто перед ними, потому что у них не было усредненных понятий и действий, у них была заинтересованность в его успехе и самое важное — понятие об индивидуальном подходе к пациенту с учетом его психологического фона. А мой брат именно тот случай, где очень важно это учитывать, ибо сам он не уставал, уставало только его тело. Слабое, сломленное, а он заставлял его работать, заставлял подчиняться тому, что в нем горело и они это видели. Они быстро сопоставляли его возможности с его желаниями и изменяли программу реабилитации так, чтобы она была наиболее эффективна. И он побеждал еще быстрее, еще ярче. Когда они просили его остановиться, мой упрямый, упертый Мишка тут же беспрекословно подчинялся, потому что тоже знал, что эти люди составили для него индивидуальный план и этот план постоянно меняется в зависимости от его возможностей и они не меньше его заинтересованы в благом результате. Он останавливался, даже если не хотел и думал, что может еще, но, тем не менее, останавливался, доверяя людям, которые иной раз даже задерживались после окончания смен, чтобы видеть, как он, сжав зубы, делает невозможное. Четырнадцатилетний парень, отворачивая голову от пальцев стремящихся убрать неважные слезы, заставлял подчиняться свое тело. Раз за разом, все тверже, все сильнее. Всецело. Мой Мишка, мой яркий, жизнерадостный, неунывающий даже в моменты слабости брат, заряжал все в положительное русло. Боролся, заставлял делать то же самое всех, кто его видел. Кто имел честь его видеть…