Идеальная для колдуна (СИ)
Пикар звонко чмокнул губами, будто от души кого-то целовал, лошади тронули, и повозка медленно покатилась по песку. Амели подобрала юбки, мучительно приглядываясь, выставила ногу.
— Не получится.
Она охнула и прижала пальцы к губам. За ее плечом шлепал крылышками Орикад. Здесь, на улице, мелкое шлепанье почти не слышалось. Сколько времени он наблюдал за ней?
Амели хотела стукнуть поганца, но лишь поджала губы и ринулась к телеге. Демон не мешал. Она почти бежала рядом с бортом, быстрее и быстрее, но телега неумолимо ускользала вперед, уже была в воротах. Амели ускорила шаг, но с ужасом поняла, что шагает на месте. Об этом говорили даже следы на песке.
Глава 15
Амели остановилась и опустила голову. Демон и горбун с усмешкой смотрели на нее с обеих сторон.
— Ну, — Орикад подлетел и тронул за плечо, — проверила?
Она молчала, просто смотрела себе под ноги. Теперь все доложат — и отсюда никогда уже не выйти. Никогда. Сейчас же запрут навсегда. Она выдохнула и гордо вскинула голову.
Гасту сделал навстречу несколько шагов, нарочито высоко выкидывая ноги и сцепив руки за спиной — подчеркивал важность:
— А ну как тотчас мессиру скажу?
Амели задрала подбородок еще выше:
— Говори. Что хочешь, говори.
Гасту скривился — явно не того ждал. Наверное, воображал, что плакать станет, руки заламывать. Ну, уж нет! Урода упрашивать бесполезно — по глазам видно. Этот ни за что не поможет. Перед Гасту уже не было страха как тогда, когда он волок ее по ночным улицам.
Орикад вылетел вперед:
— Ничего мы не скажем.
Горбун бросил на него злой колкий взгляд:
— За себя говори.
Демон подлетел к нему и замаячил перед самым цапельным носом:
— И ты не скажешь. Какая тебе польза? Мессир обвинит, что не уследил. Ты же и не уследил — ты бочки принимал. Ты за воротами смотрел.
Гасту какое-то время жевал губы, наконец, отвернулся и пошел к бочкам:
— Не думай, что если еще раз увижу — спущу.
Амели опустила голову: толку от следующего раза. Вновь топтаться на месте перед воротами? Из замка не выйти. Значит, вечером… Она замотала головой — должен быть выход. Создатель всегда за благочестие, тогда почему позволяет? Почему отвернулся? Она сглотнула, стараясь унять подкатившие слезы.
Гасту прошелся мимо ряда лежащих на боку бочек, коснулся каждой лапищей и щелкнул пальцами. Песок заскрипел, бочки тронулись и покатились по аллее, будто с горки. Сами. Амели остолбенела и даже открыла рот. И горбун что-то может. И все же, зачем колдуну глина? Глупо, но любопытство раздирало.
Она развернулась и зашагала вслед за бочками:
— Что там? В бочках?
Гасту обернулся:
— Тебе какая разница?
Она пожала плечами:
— Интересно. Что-то тяжелое. Так что там? Вино?
— Глина.
Амели не отставала:
— А зачем? Горшки лепить?
По тому, как содрогнулся горб, можно было догадаться, что Гасту попросту смеялся. Кажется, он даже раздобрел от этой глупости:
— Дура ты. Зачем мессиру горшки? Сама подумай.
Она пожала плечами:
— Горшки всем в хозяйстве нужны, — едва не прыснула со смеху от этой глупости, но удержалась. — А зачем тогда?
— Не твоего ума дело.
Амели неожиданно остановилась от посетившей мысли:
— А потом назад бочки забирают?
— Забирают.
Забирают… Если незаметно забраться в бочку — Пикар вывезет вместе с телегой.
— А когда?
Гасту остановился, обернулся, а бочки покатились дальше.
— Тебе не все равно? Что ты выспрашиваешь? Еще раз у ворот увижу — сразу мессиру пожалуюсь. И этот, — он ткнул пальцем на болтающегося рядом Орикада, — не указ. Все поняла?
Амели опустила голову, пожала плечами:
— Мне лошади нравятся. Ножки у них…
— Какая же ты дура! — Гасту плюнул на песок, развернулся и зашагал, догоняя бочки.
Почти до самой террасы шли в молчании. Амели смотрела на переваливающуюся вереницу бочек. Знать бы, когда заберут. И куда их поставят. Она прибавила шаг, чтобы поспевать за горбуном, но бочки свернули налево, обогнув обнесенную мрамором террасу, а Гасту остановился:
— Куда собралась?
— Я гуляю. Парк смотрю.
Горбун покачал головой:
— В дом иди. Нагулялась.
— Я не хочу в дом.
Гасту прищурился и подался вперед:
— В дом иди. Иначе прямо сейчас доложу о твоих глупостях. И о том, что про бочки выспрашивала, будто что удумала.
Амели опустила голову. Может, и лучше, чтобы доложил? Колдун разозлится, запрет где-нибудь в подвале. Пусть даже в подвале. Но вечером не придет. Она покачала головой сама себе: а вдруг будет только еще хуже?
Она подобрала юбки и пошла на террасу, выложенную черно-белыми мраморными квадратами. Окинула взглядом огромный дворец, щетинившийся островерхими башенками, крытыми свинцом. Тонкие резные флюгеры, изящные люкарны, колонны и пилястры. Небывалая роскошь — во всем городе нет дома красивее. Амели отскочила, вдруг услышав шум воды. По бокам террасы выпустили струи два небольших круглых фонтана, изображающие причудливых рыб. Утренний воздух, пение птиц, плеск воды… Все это было бы прекрасно, если бы не одно «но». Колдун.
Амели какое-то время стояла, любуясь, как ласковое солнце искрит в каплях воды. Нужно непременно узнать, где сложили бочки. Она вцепилась в эти бочки, как в спасительную соломинку. Но как отсрочить неизбежное?
Она вновь окинула взглядом роскошный дворец. Неужели во всем этом доме негде затеряться? Забиться подальше, в самый дальний угол, на самый забытый чердак. Она огляделась, высматривая демона, но тот куда-то исчез. Оно и к лучшему. Амели решительно пошла в дом, поднялась на третий этаж, прошла пустой анфиладой и увидела узкую лесенку, ведущую наверх. В городе такие лесенки вели в комнаты прислуги на чердаке. Она осторожно поднялась, толкнула низенькую дверцу и скользнула в полумрак.
Здесь пахло пылью и птичником. Над головой, как огромная грудная клетка или остов корабля, виднелись стропила. На затяжках, нахохлившись, сидели сизые голуби, которые всполошились при ее появлении. На досчатом полу кучи помета, перья и пух, будто порвали подушку. У стены сваленная старая мебель, сломанная пробитая ширма. Догадаются ли ее искать здесь?
Голуби присмотрелись и быстро угомонились, наполняя чердак приятным курлыканьем. Жаль, нет корочки. Амели любила кормить голубей. Смотреть, как они вытягивают переливающуюся шею и споро перебирают красными ножками, подбегая к брошенному на землю куску.
Амели подошла к маленькому квадратному оконцу. Снаружи люкарны выглядели очень красиво в обрамлении пилястр и резного белого камня, но отсюда, изнутри, это было лишь пыльное окно. Она осторожно выглянула и замерла. Окно выходило на парк за домом. Четкие геометрические линии, лабиринты стриженных кустов, круглые шапки деревьев, черепичные крыши садовых павильонов. Посреди центральной аллеи звенел струями большой круглый фонтан. На мгновение она разглядела на одной из дорожек коричневый горб Гасту, но он лишь мелькнул, будто дразня, и тут же исчез. Бочки, вероятно, где-то там же.
Амели отошла от окна и заметила у стены старый треснувший сундук, на котором лежала стопка плотной рыхлой бумаги и глиняная плошка с обломками древесного угля. Она взяла бумагу и с удивлением обнаружила весьма искусные рисунки. Большей частью голуби, архитектурные фрагменты. Талантливо. Она перебирала стопку и невольно ахнула: один из рисунков изображал идеальную головку Мари. Чуть склоненную, кукольную. На рисунке она еще больше напоминала прекрасную статую, но, как же все схвачено! До мельчайших черточек. Это рисовал настоящий художник. Амели перебрала листы, нашла еще два, изображающих ту же Мари в других ракурсах. Похоже, у девицы есть поклонник. Захотелось забрать рисунок — так он был хорош. С Амели никогда не рисовали портретов.
Она села на сундук, отложила рисунки, оставив лишь один из портретов Мари. Кто его нарисовал? Уж, конечно, не Горбун — он никогда не сможет создать такую красоту.