Рекреация
Лида помог им обоим надеть костюмы «для прогулки в плохую погоду». Это были глухие прорезиненные комбинезоны с вентиляторами в каблуках сапог. Воздух они забирали через фильтры и накачивали вверх, где он выходил сквозь клапаны на рукавах и плечах. Защита головы состояла из капора па матерчатой подкладке. Одетые таким образом, Лобанов и Сергей неуклюже, с любезной помощью Лиды и сержанта, залезли в кабину микроавтобуса. Маленький Лида очень медленно и недолго помахал рукой на прощание. Серега в ответ сжал кулак.
– Как тяжело становится работать, ты себе не представляешь! – пожаловался Женька, когда они выехали на улицу. – Я кое-как выцарапал для тебя у вояк этот самолет. У них наплевательское отношение к безопасности страны. Пока я не обозвал их саботажниками и врагами народа, они и слушать меня не хотели. А после всего командующий ПВО пообещал мне на ближайшем совещании подлить в чай обской водички.
– А что, ты своей просьбой нанес существенный ущерб ВВС?
– Да. Я не мог просить для тебя какое-нибудь фуфло и выбил МиГ-31, один из трех оставшихся у нас на сегодняшний день. Ты ведь знаешь, на заводе имени Чкалова такого уже никогда не сделать… Эскадрилья этих птичек когда-то спасла Новосибирск от полного уничтожения, но с тех пор их сбивали, сбивали. А этот самолет летит в неизвестность, как и ты. Пять тысяч километров над враждебной территорией – это не шутка. Самолет, конечно, переделан под водород, однако даже это не поможет ему слетать туда и обратно на одной заправке. Сможете ли вы найти на нищей Корсике водород? Скорее нет, чем да. Самохин вопил, что лучше расстрелять самолет прямо на земле, чем пускать в такое безнадежное путешествие. Вице-президент колебался. Все жалеют этот вшивый самолет!
Лобанов зло вырвал из пачки сигарету, сунул ее в рот и стал остервенело щелкать золотой зажигалкой.
– Да-а, – протянул Серега. – Самолет жалко всем. А кто пожалел меня? Их хотя бы три штуки, а я всего один такой на свете!
– Что поделаешь! – Женька всплеснул руками. – Людей в наше время не ценят абсолютно.
Некоторое время они молчали, и Серега смотрел в окно, где за пеленой ядовитого тумана мелькали серые здания. Наконец он промолвил:
– Сейчас четыре утра… В городе пусто, да и никто не сможет меня опознать в таком одеянии. Надеюсь, теперь ты мне разрешишь выйти на улицу? Всего пять минут. Это дань… самому себе, только на тридцать лет моложе.
Женька сердито засопел:
– А если за нами следят? Они ведь хорошо знают эту машину. Рисковать из-за какой-то дурацкой дани? Э, ладно, старый ты романтик, даже перед виселицей полагается последнее желание выполнять. Я ведь так и знал, поэтому мы и вырядились, как деды морозы помоечные.
Женька, держась за стенку, привстал и через форточку на внутренней переборке приказал водителю остановиться. Автобус, скрипя и визжа покрышками, затормозил. Сергей, сдвинув дверь, вышел наружу, а сзади с пыхтением следовал Лобанов.
– А ты, Женек, зря вылез! Тебя сквозь любые балахоны узнать можно.
– На живот что ли намекаешь, братан? Тут ты обманулся, думаешь, весь город наполнен такими же худосочными личностями, как наши сотрудники. Мы им просто не даем жрать всякую гадость, а обычные люди поглощают оч-чень много нехорошего и поэтому стройными фигурами не обладают. Несбалансированное питание – нездоровая полнота. Совсем не такие веселые розовые животики, как у меня, а страшные синие опухоли, свисающие к коленям…
Серега рассеяно улыбался, слушая болтовню своего друга, но смысл ее ускользал прочь. Он смотрел по сторонам: широкий проспект Новой Свободы спускался вниз, к реке. По обоим его краям теснились безликие, одинаково обшарпанные здания с окнами, заложенными кирпичами. Их крыши скрывались в серой смеси пыли, поднимаемой порывами ветра, речного тумана и смога. Из небесной мглы вниз неслись длинные косые черточки дождевых капель… Асфальтовый горб мостовой скатывался прямо в желтую дымку, скрывавшую оба моста.
– Что, доволен видом? – ехидно спросил Женька, топчущий пузырящиеся лужи. – Сколько пыли, сколько пыли! Ты когда-нибудь мог представить, что даже в дождь воздух будет наполнен ею? Пятнадцать лет на нас сыплется мелко покрошенный Ближний Восток, и конца-края этому не видно!
Серега вздохнул. Он переключил правую сторону очков на инфракрасное видение, а с левой снял свинцовую шторку. Пелена, застилавшая город, тут же стала разноцветной, сгустилась, принимая очертания зданий, улиц, редких машин. Серега закрыл правый глаз, чтобы, сосредоточась, увидеть однородную картину. Впереди колебалась мерцающая, серебристая, как лунная дорожка из прошлого, поверхность Оби, которую перечеркивали две темные полосы мостов. Радиационный фон воды был таким сильным, что Серега разглядел остатки заграждений, некогда перекрывавших подходы к воде. Он отлично помнил светящиеся в темноте красные таблички: «Опасно! Ядовито! Запрещено прикасаться к воде незащищенной кожной поверхностью!» Теперь надобность в предупреждениях отпала, потому что новое поколение уже прочно связало между собой понятия «река» и «смерть»… Противоположный берег терялся в мешанине серо-стальных оттенков, которые лезли в сознание, не принося никакой информации. Серега закрыл искусственный глаз шторкой и открыл правый. На том берегу возник призрачный город – нагромождение бордовых коробок домов с размытыми контурами, а внутри них гораздо более яркие пятнышки окон. Направо от мостов контуры слагались в единую огромную форму, которая пронзала темное небо светлыми полосами труб. Это был водородный завод, протянувшийся вдоль реки на добрых пять километров. Трубы электролизных цехов посылали в небо космы розового дыма. Давно нет зеленых аллей на набережной, нет рыбачьих лодок, в любое время и в любую погоду качавшихся на реке. Нет больше детского парка на высоком берегу и пляжа у моста. Все осталось в прошлом.
Внезапно где-то недалеко, за рекой, начали стрелять из автомата. Серега вздрогнул.
– Пойдем, – резко сказал он Лобанову и, скрипя комбинезоном, первый исчез в микроавтобусе. Порция страшного городского пейзажа была лучшим средством возбудить в себе холодную злость к Миру в целом и к каждой его частичке в отдельности. Ту самую злость, которая так помогает приносить вред обыкновенным людям вроде тебя самого. Убить их всех мало, проклятых гадов, доведших нас до подобной жизни. Главное теперь – не задумываться, кто же есть эти самые гады и в чем конкретно они виноваты. Просто есть мы, хорошие, и они, плохие. Да, главное – не думать… Раньше надо было думать. А теперь, Серега, ты покажешь им всем до одного кузькину мать.
4. ПОЛЕТ
Автобус ехал по улицам, часто поворачивая и кренясь.
– Слушай, Серега, – сказал вдруг Лобанов. – Скажи на прощание, почему ты не женился. Мне казалось, семья – одна из главных причин для ухода на пенсию, особенно для такого человека, как ты. Я ведь даже думал так: если застану у тебя дома какую-нибудь смазливенькую женушку, сделаю вид, что просто прилетел в гости, и уеду.
– Жена… Жена – это соблазн завести детей. Зачем обрекать еще кого-то на жизнь, если самому жить тошно? У меня были женщины из ближайшего села, но я никогда их даже не привозил домой…
– Осторожничал?
– Не знаю. Я вывел для себя формулу жизни и живу по ней.
– А я думал, что жизнь нельзя сравнивать с наукой. Наука – нечто совершенно безжизненное.
– Наша жизнь давно мертва.
После этого диалога они молчали до самого аэродрома.
Автобус въехал в наземный пропускной пункт, затерянный среди множества складов и казарм. Там его спустили вниз, на уровень взлетно-посадочных полос, где ждала конечная цель поездки. Они остановились рядом с тускло освещенной стеной огромного подземного сооружения длиной в полтора километра. Посередине, метрах в двадцати от стены, в перекрестье лучей нескольких прожекторов стоял длинный тяжелый самолет со скошенными угловатыми воздухозаборниками, длинным носом и двумя килями.