Интервенция

   
Пролог
Я вышел из рубки и глубоко вздохнул. Мимо пробегал матрос, которого я окликнул:
— Братец, мичмана Селезнёва к командиру быстро. И рулевого Мишку, не знаю как его фамилия также в рубку.
— Слушаюсь, Вашвысокобродь. Только Мишку убило, но я кондуктора Силыча позову, он за штурвалом стоять сможет, — с этими словами матрос убежал.
Я же посмотрев за корму, увидел, что два японских истребителя приблизились так, что их низкие силуэты можно было уже рассмотреть без оптики.
«Мили полторы, а то и меньше осталось. Кажется, минут пятнадцать и моя жизнь в этом мире закончится», — про этот мир я подумал, не разделяя его на этот и тот свет.
Так уж получилось, что моя матрица сознания или душа гвардии подполковника спецназа ГРУ Аленина Тимофея Васильевича каким-то образом пятнадцать лет назад перенеслась из две тысячи восемнадцатого года в одна тысяча восемьсот восемьдесят восьмой год в тело четырнадцатилетнего казачонка Тимохи Аленина из станицы Черняева Амурского казачьего войска.
За эти пятнадцать лет много чего произошло со мной в этом мире. Если заполнять анкету, то я теперь Тимофей Васильевич Аленин-Зейский — подполковник Генерального штаба, флигель-адъютант и начальник Аналитического центра при Российском императоре. Семейное положение — женат, причём на дочери генерала от инфантерии Беневского. Недавно стал отцом.
Здесь, в Бохайском море оказался из-за личного приказа императора Николая II встретиться с командующим Бэйянской армией генералом Юань Шикаем, который, вернее всего, готовит военный переворот в империи Цин.
Вот уже три недели идёт русско-японская война, начавшаяся шестнадцатого августа одна тысяча девятьсот третьего года. Мы выиграли три морские битвы, получив значительное преимущество на морском театре военных действий.
В этом мире до восемьдесят восьмого года события происходили также как и в моём прошлом-будущем, но потом начались резкие отличия. Александр Третий дожил до двадцать девятого сентября одна тысяча девятисотого года.
У Николая Второго жена не «Гессенская муха», а Елена Орлеанская. Аликс же по настоянию королевы Виктории вышла замуж за герцога Йоркского, теперь уже короля Георга Пятого, так как королева Виктория и принц Уэльский умерли раньше времени, с моей помощью.
Николай II не тот рохля, как в моём прошлом, а довольно-таки резкий правитель. Решительно отомстил Британии за гибель родителей, брата и сестры.
Мятеж дяди — Великого князя Владимира Александровича буквально утопил в крови. Ввёл изменения в законодательство Российской империи, которые практически полностью копировали сталинскую пятьдесят восьмую статью из прошлого-будущего, с моей подачи, конечно, что позволило взять за горло и аристократию, и чиновников, и буржуазию.
Отменил выкупные платежи для крестьян, готовится ввести конституцию. Столыпин и Струве в Гродненской губернии по поручению государя проводят аграрную реформу, пытаясь совместить несовместимое, а именно общинную и частную собственность на землю. Может у них и получится провести аграрную реформу потом на всей территории Российской империи с куда большим эффектом, понизив градус возмущений крестьян и решив вопрос с периодически приходящим на Русь голодом.
Но самым важным успехом своего «прогресстворства» в этом мире считаю не пулемёты Мадсена, Максима, пистолет-пулемёт специальный, снайперскую винтовку, разрабатываемые миномёты и прочие военные вундервафли, а появление пенициллина или чего-то на него похожего, что произвели с моей подсказкой супруги Бутягины.
Они не только создали сильный антибиотик, но и провели удачные испытания, убедили многих медицинских светил, и теперь в Томске уже больше года действует бактериологический институт с производственными мощностями по изготовлению пенициллина, а также противодифтерийной сыворотки и оспенной вакцины. Надеюсь, эти лекарства спасут миллионы подданных Российской империи.
Я мысленно усмехнулся. Что же, в этом мире время я провёл не зря. Пятнадцать лет урагана, а не жизни, вместо пенсионерского прозябания в прошлом-будущем. Даже сына успел заделать. Значит, будет продолжение меня здесь. Жаль, что там так и не смог продлить свой род. Хотя свой офицерский долг перед Родиной выполнил.
В этот момент в моём сознании зазвучали слова песни Газманова:
Офицеры, офицеры, ваше сердце под прицелом.
 
За Россию и свободу до конца!
 
Офицеры, россияне, пусть свобода воссияет,
 
Заставляя в унисон звучать сердца!
 
«Какая нахрен свобода, победа должна воссиять», — подумал я, встряхнув головой. — Кому ангелы перед смертью приходят, а мне песня Газманова. Хотя, тоже неплохо».
Мои размышления прервала рука, появившаяся из трюмного люка. Плюнув на качавшуюся палубу, я бросился к входу в машинное отделение, засунув пистолет в кобуру. Пока добрался, из люка выбрался Зверев, а за ним ещё один матрос.
— Василий Васильевич, как вы? — спросил я, подойдя к старшему инженер-механику, невольно отводя глаза от его лица, покрытого волдырями.
— Жить буду, — стармех посмотрел за корму, жутко усмехнулся, — только недолго.
— Что там? Ход будет? — спросил я.
— Кондуктор Васильев закрыл собой пробитый паропровод. Его тело будто приварило к нему, — по щекам с волдырями Зверева потекли слёзы. — Меня оттолкнул, а сам лёг на пробитое отверстие. Володька…
Плечи стармеха затряслись.
— Четверо там осталось, совсем остались, — произнёс матрос с таким же «сваренным» лицом и руками, а потом он согнулся, и его вырвало.
В этот момент к нам подошёл Селезнёв.
— Вася, ты как? — спросил он Зверева, бледнея на глазах.
— Узлов двадцать-двадцать пять дадим ещё какое-то время. Сколько я не знаю, — старший инженер-механик корабля обвёл нас каким-то пустым взглядом. — Такого хомута на паропровод я ещё не видел.
Последующее дальше выражение лица Зверева было страшным и каким-то безумным.
Мичман хотел дотронуться до руки стармеха, но, увидев, в каком она состоянии, отдёрнул ладонь.
— Вася, я к командиру, — закаменев лицом, Селезнёв бросился к рубке.
Я же стоял и не знал, что делать. Нет, я, конечно, представлял, как оказывать помощь с ожогами, но под руками не было ничего. Совсем ничего…
— Господин полковник, идите к командиру. Мы тут как-нибудь сами. Сейчас внизу чуть развеется, и мы спустимся туда.
«Млять, млять, да чтоб его в клюз, в перехлёст и якорь мне в зубы…», — ругался я про себя, когда шёл к рубке.
Не найдя в себе сил, пройти в неё, поднялся на смотровую площадку или ходовой мостик. Хрен его знает, как это правильно называется. Поднеся к глазам бинокль, который был в специальной подставке, посмотрел туда, где виднелись дымы.