Копельвер. Часть ІІ (СИ)

— Спаси нас! — повторяли они. — Мы падаем в бездну!
Вида слышал их так явно, будто они и впрямь стояли вокруг него. Он знал, что перед смертью видится и слышится то, чего нет на самом деле, а потому и не сильно удивился.
— Как же я спасу вас? — устало отмахнулся юноша от назойливых голосов. — Я ведь и сам почти умер.
— Вида! — не унимались голоса. — Спаси нас! Спаси!
— Я иду, — сдался Вида и открыл глаза.
Волк, увидев, что спасенный им юноша очнулся, схватил его за ворот шубы и потянул из-под уже остывающей туши противника.
— Ванора… — прошептал Вида, зажимая здоровой рукой рану на плече. — Позови Ванору.
Спаситель кольнул его взглядом серых глаз, и туман заволок весь лес.
***
Ойка сидела у окна и раскладывала на постели разноцветные платки. Она все никак не могла выбрать, какой из них надеть ей на свадьбу, и теперь мяла тонкую ткань в руках, прикладывая то к волосам, то к бледному лбу. С самого утра ей было неспокойно — сердце ее то замирало, будто предчувствуя беду, то принималось биться так сильно, что Ойка начинала задыхаться, словно от быстрого бега.
— Это все свадьба, — уговаривала она себя. — Просто свадьба.
Захлебнувшиеся лаем собаки прервали ее мысли. Ойка выглянула в окно и обмерла: Ванора и Игенау вдвоем тащили носилки, на которых лежал Вида, накрытый сразу двумя шубами.
Отбросив платки и даже не накинув на плечи шали, Ойка выбежала из комнаты и, перепрыгивая сразу через несколько ступенек, помчалась вниз.
— Виду задрали волки в лесу! — задыхаясь, сообщил Ванора выбежавшему раньше нее Трикке. — Насилу успели.
Осторожно, стараясь не потревожить раны юноши, обходчие передали носилки слугам и повалились на снег. Они шли с самого редколесья, не смея останавливаться даже на миг, чтобы не потерять драгоценное время.
— Кликни мать с отцом! — прохрипел Игенау. — Пущай спустятся.
Но Трикке даже не шелохнулся: он словно завороженный смотрел на бледного, точно снег брата, не желая верить, что это не сон, а гадкая страшная правда.
— Их нет, — одними губами ответил Трикке. — Уехали в Прилучную Топь.
Впервые в жизни увидев так близко смерть, Трикке почувствовал себя слабым и жалким. Вида умирал, а он, его родной брат, ничем не мог ему помочь.
А Виду уже вносили в гостевой покой. Ойка, оттолкнув медлительную Арму, подбежала к носилкам, стащила пропитанную кровью шубу и так и осела — зубы зверя пропороли плоть сразу в двух местах.
— Пошлите за лекарем! — запричитала Арма, закрывая рот платком.
— Сразу и послали, — ответил вошедший вслед за Ойкой Ванора, все еще тяжело дыша. — Только нет его в Аильгорде. Иверди лошадь взял, поехал по увалу искать.
А слуги без всяких приказов уже кипятили воду, готовили травы и мази, рвали тряпки на перевязи. Все понимали, что без лекаря им не обойтись и теперь все зависело только от того, успеет ли Иверди найти старого знахаря Ардона и привезти его в Угомлик до того, как Вида умрет.
Трикке на негнущихся ногах вошел в покой и стал в дверях, не в силах ничего ни сказать, ни сделать, а Ойка, забившись в самый дальний угол, не мигая смотрела, как Ванора разрезает ножом на груди Виды рубаху, как Игенау ладонями зажимает рваную рану, как Арма подкладывает под перину горячие камни, чтобы согреть постель.
Время тянулось страшно долго — казалось, прошла целая вечность, когда угомликцы услышали стук копыт, а потом голоса Иверди и старого Ардона.
— Сюда! — чуть ли не волоком втащил лекаря один из слуг. — Скорее!
За ним красный от быстрой езды вбежал Иверди.
— Успел? — спросил он Трикке.
Тот только слабо кивнул.
Ардон склонился на Видой, словно желая уловить его слабое дыхание, поглядел на вспоротые внутренности и, посмотрев на Ванору, покачал головой.
— Крови он потерял много, — шепотом сказал он. — Не выдюжит…
— Сколько? — так же тихо спросил Ванора.
— До заката кончится. А то и раньше. Пусть сыщут Мелесгарда да поскорее, хоть попрощаться успеет…
— Оставьте лекаря с Видой! — громко сказал Ванора, поворачиваясь к столпившимся на пороге слугам. — Нечего вам тут делать. Трикке! Ойка!
 
— Вида умрет? — дрожащим голосом спросил Трикке, боясь, что вот-вот заплачет, заголосит как девчонка.
— Ардон поможет, — успокоил его Иверди, обнимая за плечи. — Иди. Дай брату отдохнуть.
Игенау тем временем выпроваживал рыдающую как по покойнику Арму, а Ойка, не дожидаясь, пока и ее вытолкают из спальни, сама вышла вслед за всеми.
— Ойка, — не в силах больше сдерживаться всхлипнул Трикке. — Вида же не умрет?
— Молись, Трикке, — ответила девочка. — Моли богов о их милости.
И время опять застыло. Ойка слышала, как гулко бьется ее сердце, разбивая опустившуюся вокруг тишину. Трикке сидел ни жив ни мертв, прижав руки к груди. Даже слуги, обычно шумные и болтливые, стояли, скорбно опустив головы.
— Вида не может умереть! — сама себя убеждала Ойка, гоня прочь дурные предчувствия. — Только не Вида! Он же герой! А герои не умирают…
Но скрипучий голос старого Ардона, выходящего из гостевого покоя, разом обрубил все ее надежды.
— Кончился, — скорбно объявил он.
За ним вышли и трое обходчих. Игенау, не таясь, вытирал слезы, бежавшие по его лицу, Иверди, понурившись, нес ненужный уже лекарский короб, а Ванора, постарев за один день на тысячу лет, опустился на стоявшую рядом скамью и закрыл руками лицо.
И слуги набатом забили страшную весть:
— Преставился! Господин Вида преставился!
— Вида! — взвизгнул Трикке и бросился бежать вон из замка.
Арма, схватившись за сердце, рухнула на пол.
— Видочка! — прошептала она и лишилась чувств.
Не обращая внимания на царившую вокруг суматоху, Ойка, шатаясь, подошла к кровати, где лежал вчера еще такой живой, а сегодня такой мертвый Вида, и зарыдала.
— Это я виновата, — корила она себя, задыхаясь от слез. — Я не хотела свадьбы с Бьираллой… Я накликала беду…
Она вновь и вновь прикладывалась к груди юноши, будто надеясь услышать то, что не услышал Ардон, но все было зря: Вида и впрямь преставился.
— Я люблю тебя, Вида, — повторяла Ойка, глотая слезы и гладя его по холодному лицу. — Люблю больше неба, больше солнца, больше Угомлика! Без тебя мне нет жизни…
И, поддавшись слепой надежде, зашептала давно заученные слова:
— Красно да жарко, ковко да плавко, красная лошадь, копытом ударь-ка! Дунь со всей силы, вдарь посильнее, пусть поскакушки бегут веселее… Прыгни повыше, пламенем дышни, вылакай воды на длинные годы… Добрый огонь, красный слуга, весть передай до Кузнеца! Пусть он придет, молот возьмет, песнь запоет да смерть убиёт!
Жар, разлившийся по всему телу, успокаивал, усыплял маленькую Ойку.
Она закрыла глаза и тотчас же провалилась в глубокий сон.
По длинной белой тропе, оступаясь на каждом шагу, тяжело брел Вида, держась одной рукой за рваную рану на груди.
— Вида! — закричала Ойка, но юноша даже не обернулся — он упорно шел вперед, отдаляясь от нее все больше и больше.
Ойка хотела было побежать за ним, но ноги ее не слушались — будто мельничный жернов приковал девочку в земле.
— Вида! — в отчаянии закричала Ойка. — Остановись!
И тут она поняла, что была не одна — вокруг нее на коленях стояли странные люди с замотанными окровавленными платками пустыми глазницами.
— Спаси нас! — кричали они, пытаясь увидеть его незрячими глазами. — Мы в беде! Мы падаем в бездну.
А Вида все шел и шел вперед.
— Вида! — снова закричала Ойка, оглядывая несчастных, которые в жадном отчаянии протягивали свои руки, моля о спасении. — Вернись! Не бросай их!
Вида вдруг остановился. Она не видела его лица, но поняла, что он услышал ее.
— Без тебя они погибнут! Только ты можешь спасти их! — снова крикнула она. — Вернись!
Юноша обернулся. Глаза его смотрели на мир сухо и бесстрастно, но губы шевелились, шепча какие-то слова. Он раздумывал.
— Вернись! Не бросай их!