Улей

Самый лучший торт на свете.
До того вкусный, что люди, съев один кусок, по глупости брали второй, третий.
Хотя понимали, что это вредно.
Карсон была очаровательной малышкой. Рене это знала, потому что ей о том постоянно твердили мама, сестра, все её друзья. Даже незнакомые люди в супермаркете «Хагген» у подножия холма Сихом. Да, у Карсон были большие карие глаза и длиннющие ресницы, которыми она, казалось, щекотала тех, кто ею любовался. Но вот была ли она очаровательной? Рене не воспринимала дочь в таком ключе. Глядя на девочку, которая кричала по ночам и без умолку вопила с раннего утра до позднего вечера, она недоумевала: неужели этот ребенок — частичка её самой?
И его.
Его. Отца малышки. Кирк Лейн, еще до того, как она разрешилась от бремени, доказал, что его любовь ничего не стоит. А ведь клялся:
— Я буду рядом с тобой, детка.
Лжец!
По мере того, как живот её раздувался, словно попкорн, росла и её неприязнь к Кирку. Зубы у него были какие-то мелкие. Глаза тусклые, почти мутные, как у старой псины, которую последний раз заводят в специальную комнатку без окон в ветеринарной клинике, где хозяева, с плачем, навсегда прощаются со своими питомцами. От Кирка даже запах исходил специфический, от которого Рене во втором триместре стало выворачивать наизнанку.
Дочери она дала имя, считавшееся традиционным в их семье, — Карсон. Самое смешное, как отмечали некоторые, сама Рене по имени её редко называла. Говоря о ней, обычно употребляла «она» или «ребёнок», а пару раз поймала себя на том, что использовала слово «эта».
Мама, однажды услышав это, ужаснулась:
— Рене!
— Что? — как ни в чем не бывало отозвалась она, хотя прекрасно понимала, что маму возмутило её странное отношение к дочери, которое она неизменно демонстрировала с тех пор, как принесла Карсон из родильного дома. Пренебрежительное «эта» машинально слетело у неё с языка во время очередного из бесконечных разговоров с мамой, в ходе которого она пыталась выполнить сразу тысячу дел.
Теперь придется расплачиваться за свои грехи.
Рене просматривала в телефоне объявления с предложениями о работе, цепляясь за хрупкую надежду, что смена трудовой деятельности выведет её из состояния паники, которая теперь правила её жизнью. Наконец она оторвала глаза от дисплея и увидела, что мама смотрит на неё, смотрит тем же взглядом, каким соблазнила её завести ребенка.
— Рене, милая, что с тобой? Какая-то ты… даже не знаю… отстраненная.
— Не знаю, мама, — отвечала она. — Не знаю, почему эта вызывает у меня такие чувства.
— Но… эта, детка? Ее зовут Карсон. У твоей дочери есть имя.
— Да, есть, — согласилась Рене. — Я понимаю, что она — моя дочь, но, мама… — Её голос сорвался на плач.
Мать Рене подошла к дочери, положила ладонь ей на плечо.
— Родная, ты должна взять себя в руки. Карсон — твоя дочь. Так же, как ты — моя.
Не то она сказала.
После разговора с матерью легче ей не стало. Констатация очевидного не затронула струн её души. Простые истины — не аргумент для женщины, которая пребывает во мраке послеродовой депрессии, в черной дыре, что начинает засасывать её в ту же секунду, стоит ей по пробуждении разомкнуть веки.
Толкая перед собой коляску по вязкой глинистой тропе, Рене жевала нижнюю губу, — чтобы не дай бог не озвучить мысли, мельтешившие в её голове. Со мной что-то не так. Ребёнок — это навсегда. По крайней мере, до тех пор, пока ей не исполнится восемнадцать. Или — скорее бы! — пока лекарства, что прописал ей врач, не начнут действовать. Но когда это будет? Таблетки она глотает горстями, как слипшиеся желейные драже, что лежат в вазочке на стеклянном столике дома у мамы.
Лучше бы я завела собаку. Мне нельзя быть матерью. Я даже не чувствую, что Карсон — моя дочь или что она мне нравится. Хуже меня нет матери на всем белом свете.
Рене остановила коляску на краю ущелья и посмотрела вниз, на водопад, обрушивавшийся в глубокое русло реки Нуксак. Выживет ли она? Как поступит?
Что ей делать?
Не без труда она убедила себя, что препарат все-таки возымел эффект и её самочувствие улучшилось. Отнюдь не на сто процентов, но новая доза, она надеялась, даст желаемый результат. Карсон заворочалась, и Рене взглянула на кареглазую малышку. Рев водопада, казалось, успокаивал её, подобно гудению пылесоса, когда Рене водила его щёткой возле кроватки в детской, которая пока ещё не была до конца оформлена: на свежевыкрашенные стены предстояло наклеить виниловых кроликов и барсуков. Потом лобик Карсон сморщился, что предвещало очередной «концерт». Рене выхватила из поясной сумки пустышку, нагнулась и сунула её в рот испуганной девочке. Несколько мгновений малышка молчала, а потом раздалось раздражающее характерное чмоканье.
Но это все же лучше, чем очередной раунд пронзительных воплей.
Молодая мать смотрела на водопад и пыталась понять: действительно ли ей становится лучше или эта искра надежды — снова иллюзия. Ответ всевозрастающей тяжестью оседал в затылке. Грозный признак.
Ей вспомнились слова подруг и родных:
— Только став матерью, ты поймешь, что значит любить, и это непреложный факт.
Рене крепче обхватила ручку коляски и принялась робко подталкивать её к краю ущелья, к его раззявленной гранитно-земляной пасти. Ладони увлажнились, на лбу выступила испарина. Сердце бешено колотилось.
Она ещё на несколько дюймов придвинула коляску к обрыву. Будет катить её и катить, пока та не полетит вниз. И она сама вслед за ней.
И всё будет кончено.
Рене собралась с духом, и вдруг взгляд зацепился за белую, как мел, фигуру на дне ущелья.
Обман зрения? Или это чья-то злая шутка?
Что бы это ни было, оно заставило Рене очнуться, удержало на краю пропасти.
Внизу у водопада на мшистом берегу лежало тело. Тело женщины. Обнажённое. Бледное. Мокрое. С согнутыми в коленях широко расставленными ногами. Труп.
Охнув, Рене отпрянула. Выпустила ручку коляски. Сердце теперь гулко стучало в груди. Было трудно дышать. Она снова шагнула к краю обрыва, чтобы лучше рассмотреть свою находку. Огляделась, проверяя, есть ли кто поблизости.
С трех сторон её окружала плотная стена хвойных деревьев. Будто она находилась в зелёной пещере, где в каменную тишину вторгался лишь шум воды, низвергавшейся на дно ущелья.
Здесь она была совершенно одна, если не считать обнажённого, призрачно бледного трупа. Она это ощущала каждой клеточкой своего существа. Именно в такие уголки, как этот, приходят те, кто хочет остаться наедине с самим собой.
Потому и она сюда пришла.
Рене подсоединила шнур от наушников к телефону и набрала три цифры.