Гражданин преисподней
– Истинная правда, – подтвердил Кузьма. – А теперь давайте решать, что мне с вами делать.
– Спаси меня, Кузьма, – запричитала Феодосия. – Век благодарна буду! Сторицей за твое добро отплачу!
– Как же, обещать вы все мастерицы. Хотя что с бабы взять… А ты почему не просишься? – обратился он к Юрку.
– Зачем впустую балабонить, – буркнул тот. – Ведь все равно не пожалеешь. Я бы тебя не пожалел…
– За прямоту хвалю. Только мне твоя смерть не нужна. Живи на здоровье. Но сначала поклянись, что зла на меня держать не будешь.
– И ты в мою клятву поверишь? – Юрок недоверчиво покосился на Кузьму.
– Почему бы и нет? Тем более что свидетели имеются.
– Хм… – Юрок задумался. – Коряво получается… Я тебя пришить хотел, а ты ко мне с душой отнесся… Не думай, что мы фуфлогоны какие-то и слово не держим. Мы нормальные мужики! Обид не спускаем, но и добро по гроб жизни помним. Коли и вправду спасешь, братом мне будешь.
– В родственниках не нуждаюсь, – отрезал Кузьма. – Ты мне уши не шлифуй, а клянись, если жить хочешь.
– Клянусь! – произнес Юрок со страстью. – Всеми клятвами клянусь! Землей и водой клянусь! Клянусь первородной стихией – тьмой! Клянусь законом Ома! Клянусь здоровьем папы Каширы! Клянусь электромагнитной индукцией! Клянусь мамой! Клянусь своей елдой! Жизнью своей, в конце концов, клянусь!
– Ты уточни, в чем конкретно клянешься.
– В том, что никогда не причиню тебе зла, Кузьма Индикоплав.
– Добавь: ни действиями, ни помыслами. Знаю я вас… Сам ты мне зла, может, и не причинишь, а дружков своих подучишь.
– Ни действиями, ни помыслами! – с готовностью повторил Юрок.
– Так и быть. На первый раз поверю. Только придется вам еще немного полежать здесь. Я пока за Венедимом схожу. Он, бедняга, наверное, уже заждался меня. Если только от жажды не помер.
Уходя, Кузьма прихватил с собой фляжку и топор – единственное оружие Шишкарева. Топор он через полсотни шагов выбросил. Ну разве пустят тебя с топором в какое-нибудь приличное место?
Вволю напившись воды, Венедим сразу ожил, словно полузасохший комнатный цветок после обильного полива. Рассказ о злоключениях Феодосии и Юрка он прокомментировал следующим образом: «Бог карает шельмецов даже руками нечестивцев», а решение Кузьмы относительно участи этой парочки полностью одобрил.
– Твой поступок можно назвать христианским, – сказал он. – Как видно, святое учение доходит и до тебя.
– Не обольщайся, Веня, – ответил Кузьма. – Не любитель я людей обижать, вот и все. Не нахожу в этом удовольствия.
Пленники встретили Венедима по-разному – Феодосия с приторной умильностью, а Юрок настороженно. Опасался, наверное, что тот припомнит ему все прежние обиды. Однако Венедим кротко благословил обоих. Более того, он хотел благословить и Шишкарева, но Кузьма не позволил, приведя следующий довод:
– Милосердие, конечно, вещь хорошая, но и оно должно иметь границы. Тот, кто жрет себе подобных, к роду человеческому отношения уже не имеет. Не человек он, а зверь. Тварь бездушная. Это то же самое, что змею или крысу благословлять.
Покидая пещерку, Юрок Хобот не выдержал и на прощание отвесил Шишкареву несколько увесистых пинков по ребрам. У него были свои собственные представления о милосердии.
Теперь за Кузьмой тащилась уже целая череда спутников. Скорость передвижения от этого, естественно, упала еще больше, поскольку приходилось подстраиваться к Феодосии, находившейся в глубоком физическом и моральном упадке.
Ее пугал мрак, пугал мох-костолом, пугал Юрок, затаивший злобу, пугали крутые спуски и резкие повороты. Но больше всего она страшилась новой встречи с людоедами.
Такую возможность не исключал и Кузьма. Сейчас он даже жалел о том, что выбросил топор, ведь в случае стычки с Шишкаревыми им можно было бы вооружить Юрка.
Однако, паче чаяния, все обошлось благополучно. Коридор, отныне получивший название Людоедского, вскоре закончился, и начались места, для Кузьмы более или менее знакомые.
Поплутав немного в лабиринте, носившем многозначительное название Паутиновка, и миновав две соединяющиеся между собой карстовые пещеры, где повсюду журчали ручьи и даже сохранились мостки, по которым когда-то ходили туристы, они попали в просторный туннель, проложенный метростроевцами якобы для общих нужд, но явно с какой-то своей тайной целью.
Сейчас туннель был свободен от мха, но Кузьма знал, что в таком виде ему пребывать недолго. Мох, подобно текучей воде, проникал во все щели, распространялся быстро, как гангрена, и был живуч подобно саламандре. Чтобы всерьез бороться с ним, просто не хватало рук. Иногда Кузьме даже казалось, что люди по своему скудоумию взяли на себя функции сапожного шила, позволяющего дратве мха проникать все глубже и глубже в недра земли.
Отсюда можно было двигаться практически в любую сторону – и до обители Света добраться, и на Торжище завернуть, ну и, само собой, навестить хитромудрых метростроевцев, всегда привечавших Кузьму (правда, лишь после того, как штатные дознаватели снимали с него подробнейший отчет о состоянии дел в Шеоле).
Здесь наконец-то разрешилась проблема со светом. Из стен туннеля тут и там торчали недогоревшие смоляные факелы. Бери и пользуйся на здоровье, благо что у Юрка, которого людоеды даже не обыскали (хотя и разбили шахтерскую лампочку на шлеме), сохранилась зажигалка.
Между тем все шло к тому, что путникам, соединившимся вместе не по доброй воле, а по слепому случаю, пора было расставаться. Уж больно разношерстная подобралась компания. У каждого были свои интересы, несовместимые с интересами остальных.
Венедим стремился в обитель Света, хотя Феодосия, гораздо лучше его знавшая всю подоплеку тамошней жизни, предупреждала, что ничем хорошим это не кончится. Игумен не щадит людей, из-за которых срываются его планы, будь то хоть послушник, хоть ротозей.
Юрку, в кои-то века вырвавшемуся на свободу, хотелось хорошенько гульнуть на Торжище, вот только средства не позволяли.
Кузьма намеревался отправиться на поиски своей стаи, но заявиться к летучим мышам без водяры было бы верхом неблагодарности. А поскольку в этом смысле на Венедима надеяться уже не приходилось, надо было изыскивать другие источники пополнения заветной фляжки.
Одна лишь Феодосия еще не определилась в своих планах. Дорога в обитель Света была ей теперь заказана, к темнушникам не тянуло, благо горький опыт имелся, бродяжничать не позволяли дородность и привычка к бытовым удобствам.
Тем не менее именно она внесла предложение, в большей или меньшей степени удовлетворившее всех.
– Отведите-ка вы меня на Торжище и там продайте хорошему человеку, – сказала она. – Такие конфетки, как я, дорого стоят. Выручку, так и быть, разделим на четыре части.
– Не надо мне от тебя ничего! – сразу замахал руками Венедим.
– Тогда на три, – не стала спорить Феодосия.
Что ни говори, а это была мысль. При наличии средств Юрок мог бы оттянуться на Торжище если не на полжизни, то хотя бы на год вперед. Кузьма без проблем запасся бы водярой и другим добром, так необходимым в одиночных скитаниях. Венедим, присоединившийся к землякам, постоянно сбывающим там свиные колбасы и чудотворные образки, вернулся бы домой. Ну и Феодосия, само собой, устроила бы свою личную жизнь.
Правда, оставалось неясным, найдется ли на нее достаточно состоятельный покупатель. Товар был хоть и емкий, но не первой свежести, а в Шеоле ценились только бабы детородного возраста.
Юрок Хобот, больше других разбиравшийся в женских прелестях, при свете факела критически осмотрел Феодосию и остался весьма недоволен.
Мало того, что наряд ее находился в самом плачевном состоянии, так и сама постельная сваха уже не производила прежнего неотразимого впечатления – лицо осунулось и посерело, волосы сбились в колтун, глаза потускнели, куда-то пропал один из передних зубов. Даже груди, некогда торчавшие таранами, ныне мешками свешивались на живот. Грязь и копоть покрывали тело Феодосии с ног до головы.