Все своими руками! Хозяйственные будни оруженосца (СИ)

— Подайте, Великих ради! — под ноги Хьюберту свалился какой-то мужик. — Ног-рук не чувствую! Хворь у меня, вашмилсть, хворь дикая, болючая, нет мне спасения! Но! Явилась ко мне Пресветлая во сне, сказала, иди, Торгак, и молись…
Я фыркнула себе под нос. Какие слова, какие эмоции! Этому мужику впору в театре выступать. Да если бы в отечественных фильмах с таким жаром и отдачей актеры играли, мы бы уже давным-давно переплюнули Голливуд, а не вот это все…
— Ладно, хорош, мужик, нам пора… — я потянула коня за узду, но не тут-то было.
— Женщина, что с тебя взять, — с такой жалостью сказал Хьюберт, что меня перекосило. Еще немного, и так и заклинит. — Нет в тебе чувств к чужим страданиям. Нет благородства, чтобы понять, когда милостью одарить…
А-а-агрх! Я чудом только удержалась, чтобы не хлопнуть себя по лбу, потому что — и это правильно — бить надо было Хьюберта, и посильнее. Нет, это даже не уровень Вольдемара, если тот был мастер эгоцентричности, то передо мной уже магистр или даже гранд-магистр. Но тут я поняла, что это не моя проблема, что кому-то вешают лапшу на уши, и успокоилась.
— Да-да, кто я такая, чтобы дотянуться до вашего величия, мастер, — даже поклон изобразила. Нет, правда, пусть, не мои проблемы.
— Продолжай, страдалец, — повелевал Хьюберт. И мужик расстарался:
— Значица, сказала Пресветлая, длань свою простягши надо мной: молись, коровий потрох, молись, пока голоса не лишишься, — он старательно посипел, покашлял. Да-да, именно такой голос был у деда Вити, нашего старейшего тракториста, который курил две пачки в день и плевал с колокольни на все рентгены и советы врачей. 
— Пресветлая сама, — Хьюберт взволнованно захлопал глазами и сделал круг рукой перед лицом. Местный религиозный жест? Я на всякий случай мотала на виртуальный ус.
— И сказала Лучезарная, что ползать мне по грязи, пока не явится на твоем пути муж из светлейших, — мужик на коленях протянул руки к Хьюберту, пытаясь ухватить того за плащ. И рыцарь изящно вильнул, все-таки пальцы у мужика были чернее земельки. Но голосящий не растерялся: — Справедливости дух будет его плащом, мудрость орлом витает вокруг его чела, сердце пламенное, верное в его груди, а ясный взор устремлен в дали далекие, бесчинства диких тварей высматривает, благородных людей отмечает!..
Хьюберт приосанился, расправил плечи, рукой волосы поправил, ну чисто звезда экрана. А вокруг уже зеваки собрались, толпища такая, все же крики привлекали внимание. И мне чисто не по себе было, потому что толпа — это неконтролируемая сила, а еще в толпе всякие делишки удобно проворачивать. Например, с коня боевого рыцарского часть блестяшек срезать или еще что. Мелькнуло у меня сомнение: может, не надо охранять коника, не мое же. Но конь-то не виноват, что хозяин у него лопух. Да и неохота было выслушивать от Хьюберта еще умные рассуждения по поводу женского мозга. В наличии своего я точно не сомневалась, приходилось как-то томограмму делать. А вот что там между ушами у того же Хьюберта, это еще неизвестно, может, ниточка, чтобы эти самые уши, на которых сейчас лапша, не падали.
Хорошо, что с возрастом ко мне пришла мудрость, а не маразм. Смысла что-то доказывать и бить пяткой в грудь пока не было. Осмотреться — да, сунуть нос везде — определенно, оставаться с Хьюбертом, пока выгодно, мне показалось правильным шагом. Тут я по крайней мере кто-то и при деле. С конем-то справлюсь. А то, что к коню прилагается еще всадник, так это мелочи: я за свою жизнь таких эпитетов и метафор насобирала, как уж только меня ни называли, и почти никогда по-доброму. Ничего, выжила, раскрутилась и других в обиду не дала! И здесь не пропаду.
Вот в этот момент пришлось дать по руке какому-то хитрому деду — ушлый, стреляный, в одну сторону смотрит, а лапы к седлу тянет. Благо там поклажи нет, все же не в походе. Но я знала такую породу: тут хоть кусок кожи с поводьев, хоть клочок ткани, лишь бы задаром урвать.
— И коснется он меня своей овеянной светом рукой, и вылечит недуг страшный!.. — мужик явно напрашивался, чтобы его приласкали по лбу. И народ тоже замер в ожидании. 
 
И тут последовала неловкая пауза. И в принципе я Хьюберта понимала. Мужик-то был откровенно грязный и противный, хотя, может, странные темные наросты на щеках и голове — это бутафория… Но я не была уверена ни в чем. 
Хьюберта явно учили, что трогать гадость вредно для здоровья. Ну или сразил его когнитивный диссонанс: по идее же чудеса должны совершаться в красивом месте и в качестве болезного не нищий страшный мужик должен быть, а прекрасная королевна, ну или на худой конец наследник какой. Вот тогда и чести побольше, и церемонии красивее. А не вот это все. 
Но общество давило, толпа стояла и глазела, и хочешь не хочешь, а надо было что-то делать. Хьюберт задрал нос еще выше и, стараясь не сильно показывать свою брезгливость, ткнул пальцем мужика в лоб. Тот закатил глаза, а потом заорал что есть мочи:
— Не больно! Пресветлая, мне не больно! Хвата Лучезарной! Хвала ее помазаннику! 
Толпа подхватила ор, Хьюберта чуть ли не на руки подняли и вокруг нас все завертелось. Но я была начеку, так что когда чужая рука попыталась вырвать у меня поводья, не глядя прописала ворюге локтем. Рука исчезла, но я понимала, что это временно, нужно самой оберегать свое, а то не только коня унесут, но и меня.
— А ну прочь пошли! — я пинками разогнала пару самых борзых — смотреть без внутренней паники на здешний контингент было невозможно — все чумазые, явно больные или притворявшиеся такими, кто-то без конечностей… А нет, есть у того инвалида нога! Он ее подогнул, зараза! От моего крика уже всерьез завизжал конь. Кто-то чуть не попал под копыта. 
— Прочь пошли! А ну, прочь! — голос у Ликс был более командный, чем у меня в ее годы. Вот точно спецкурсы прошла. Пара пинков — потом кто-то крикнул «стража», и нас с конем оставили в покое. Я выдохнула, было все же не особо весело, а в какой-то момент откровенно страшно, толпа дикая, Хьюберта, может, и не тронули бы, а я кто, я всего лишь оруженосец. И с этим надо разобраться: кто я собственно такая, какой у меня статус, чьих буду. 
— Наверное, Великие решили послать мне испытание, раз привели тебя. Ты! Учись вести себя прилично, — выговорил мне Хьюберт, отряхиваясь и поправляя плащ, кудри и все остальное. — Оруженосец все же представляет мастера! И… 
Он похлопал себя по бокам, нахмурился, еще похлопал, обернулся кругом, будто высматривая что-то вокруг. Причем с каждой секундой его лицо становилось все возмущеннее и возмущеннее. 
— Что-то ищете, вашмилсть? — хмыкнула я, но он только нос задрал и рукой махнул, мол, следуй дальше. Кажется, рыцарь проворонил кошелек. Я, конечно, немного позлорадствовала, но потом все же притупила это чувство. Смысл глумиться над недалекими. До трусов не раздели — и то хорошо.
И уже через десяток минут мы остановились перед шатром в яркую зелено-красную полосу. А дальше я как Золушка перед мачехой кивала головой и запоминала. 
— Коня в королевских стойлах расположи, почисть, накорми, топливо для жаровень принеси, воды запроси для омовения, завтра нам надо быть на королевском пиру. Платье мое приведи в порядок, сапоги начисть, кольца чтобы блестели. Доспех почисть. А, и котлы должны уже готовить, принеси еду. Да поскорее! Повторить еще раз?
— Нет, мастер, я все запомнила, мастер, — послушно закивала я болванчиком. Ну, в принципе, в отличие от золушкиной мачехи он никаких временных рамок не выставлял. А работы тут не на один час. Пусть до ужина и немало времени — солнце было примерно в зените, но все равно. 
Хьюберт осмотрел меня подозрительным взглядом, но я только растянула губы в улыбке.
— Хорошо, — сделал одолжение он и величаво опустился в кресло. А в шатре было всякое — столы с какими-то свитками и другой ерундой и подобие вешалки — наверное, для доспеха. Сундуки, аж две штуки, лежанка наподобие деревянной ширмы, на полу валялись какие-то старые и страшные одеяла или даже шкуры, посреди шатра на длинных палках висели две странные лампы — не газовые, но что-то похожее, они светили призрачным тусклым светом, все же шатер был из плотного материала, почти не пропускал солнечный свет. И кресло. Одно. В общем, останься я здесь, и даже колченогого табурета нет, чтобы пятую точку усадить.