1918: Весна империи

Много, очень много сделало и русское правительство. И, говоря без ложной скромности, лично граф Алексей Маниковский, дай Бог ему здоровья!
Граф усмехнулся и перекрестился.
Только вот пойдут все его усилия прахом, как только мужики осенью разберутся с итогами земельного передела и пойдут 14 октября на выборы. Да и проголосуют так, что всем тошно станет. За тех леваков, кто пообещает землю переделить еще раз.
Но в этот раз точно по справедливости.
По сто десятин каждому.
Без обмана.

Империя Единства. Ромея. Константинополь. Дворец Единства. Порфира. 5 мая 1918 года
Роды шли тяжело. Уже несколько часов Порфира Дворца Единства оглашалась криками и стонами августейшей роженицы. Доктора и я сам старались всячески облегчить ее страдания, но пока это все не слишком помогало.
– Тужьтесь, государыня! Тужьтесь!
Маша напрягала все свои силы, но пока все было тщетно.
Наконец Улезко-Строганова сообщила с показной бодростью:
– Государыня, уже видна голова ребенка. Тужьтесь!
Я сжал ладонь Маши и заговорил ей на ухо:
– Тужься, любимая. Звезда моя. Люблю тебя. Безумно люблю. Тужься. Я с тобой навсегда. Отдай мне боль свою. Тужься. Еще. Еще!
Императрица вся выгнулась от боли, но это принесло результат. Улезко-Строганова профессионально вынула на свет Божий ребенка, после чего протянула мне ножницы:
– Ну, что, государь, готовы перерезать пуповину?
…Я держал на руках наследника-цесаревича, будущего, как я надеюсь, Александра Четвертого Всероссийского, Александра Четвертого Ромейского, Александра Первого, императора державного имперского Единства России и Ромеи.
– Тужьтесь, государыня!

Империя Единства. Россия. Московская губерния. Звездный городок. Храм Святой Мученицы Татианы. 5 мая 1918 года
– Благочестивейшаго великаго государя нашего Михаила Александровича, императора всея Единства России и Ромеи, да помянет Господь Бог во Царствии Своем, всегда, ныне и присно, и во веки веков. Супругу его, благочестивейшую государыню, императрицу Марию Викторовну, да помянет Господь Бог во Царствии Своем, всегда, ныне и присно, и во веки веков. Благовернаго наследника и великаго князя Павла Александровича, и весь царствующий дом, да помянет Господь Бог во Царствии Своем, всегда, ныне и присно, и во веки веков…
Баронесса Мостовская криво усмехнулась про себя. Да, возможно, это последний раз, когда великий князь Павел Александрович поминается в молитвах в качестве наследника. Не сегодня-завтра в России и Единстве может появиться уже другой наследник престола. Если, конечно, Господь сподобит императрицу Марию родить мальчика.
И у императора Михаила Второго родится уже третий сын.
Ирония судьбы. А ведь она могла и сама быть сейчас императрицей Единства, и кто знает, сколько бы у них с Михаилом было сейчас детей.
Она нашла взглядом группу пацанов, известную всем как «Георгиевская банда». Как обычно, стоят группой, не разлей вода.
А среди них и ее сын. Точнее, их с императором сын. Впрочем, в те времена императором он еще не был.
Маркиз Михаил Васильевич Ле-Блосьер, барон Мостовский. Неофициальный сын императора Единства Михаила Александровича Романова.
О котором не знает никто, кроме самого Михаила Второго.
И императрицы Марии.
Со всеми вытекающими отсюда последствиями. Для самой Ольги Кирилловны Мостовской и для ее сына.
Рядом с ним стоит и вожак «Георгиевской банды» – официальный сын императора Георгий, светлейший князь Илионский, граф Брасов. Сын императора и покойной графини Брасовой, прав на трон не имеющий.
И, возможно, в эти самые минуты уже родился или рождается еще один сын Михаила Второго.
Или дочь.

Империя Единства. Ромея. Константинополь. Дворец Единства. Порфира. 5 мая 1918 года
– Я люблю тебя. Безумно люблю. Спасибо тебе за детей.
Маша счастливо сжимала в объятьях двойню наших близнецов. Цесаревича наследника Александра и царевну Викторию. Названных в честь дедов – императора Всероссийского Александра Третьего и императора новой Римской империи Виктора Эммануила.
Слезы счастья катились по ее щекам…
 
Глава III 
 Три наследника короны
Империя Единства. Ромея. Константинополь. Дворец Единства. Малая каминная. 5 мая 1918 года. Рассвет
С отвращением смотрю на бутылку. Вот же гадство.
Причем чем ближе был срок, тем большим было у меня настроение сразу после благополучных родов просто и банально напиться на радостях. Но даже это не получается у меня.
Увы, нет.
Даже особой радости не чувствую. Какое-то моральное опустошение.
И в нашу квартиру возвращаться вообще не хочется. Что мне там делать без Маши?
Как-то так сложилось, что более-менее откровенно (в известных пределах) я мог говорить лишь с женой, но Маша сейчас спит под надзором медиков, а я пытаюсь осмыслить произошедшее и самого себя в этом произошедшем.
Вроде и радость у меня, но, видимо, накрыл меня отходняк после долгой и большой нервотрепки, погружая в какую-то не то тоску, не то просто меланхолию.
Плеснув все же в бокал, встаю с кресла и распахиваю рамы. Холмы и горы противоположного берега уже четко очерчены предрассветной бледностью неба. Ни облачка. Тих Босфор. Даже силуэт какого-то судна словно замер на водной глади.
Затих древний Константинополь. Даже колокола церквей перестали звонить.
Час перед рассветом. Самый тоскливый час замершего в каком-то оцепенении времени. Ночь уже кончилась, а утро еще даже не началось.
Безвременье.
Штиль.
Даже волны не колышут водную гладь.
Отпиваю свой коньяк, мрачно глядя в предрассветную синь за окном.
Вот же ж беда суверенного самодержца – даже душевно выпить не с кем.
Нет, вот чего-чего, а поздравлений меня сегодня ждет великое множество, равно как и тостов со здравицами, а вот поговорить по душам мне не с кем. Так, чтобы по-настоящему. Как бывало в прежней жизни.
Нет у меня здесь друзей.
В будущем были, а вот теперь нет.
Не пить же мне с тайным руководителем моей тайной же службы Евстафием Елизаровым? Он и так знает слишком уж много. Да и с прочими.
А напиваться в одиночестве – это как бы моветон…
Да и не получается уж так напиться, чтоб что называется – по-свински. В Александра Третьего, видимо, пошел. В отличие от Ники, слабо берет меня алкоголь, хоть сколько ни пей.