Потерянные Души

– Это он так развлекается, что ли? – Стив нервно поднял стекло. В машине сразу же стало жарко и душно. Дух так и не понял, почему человек за цветочным прилавком вызвал у него такое отвращение; но он знал, что подобное отвращение не возникает просто так, на пустом месте. И тревога за Энн по-прежнему не давала ему покоя. Но он все равно ничего не сделает, пока не докопается до причины. Дух прислонился лбом к стеклу и постарался вообще ни о чем не думать.
 
17
Утро на залитой солнцем дороге: в динамиках гремит музыка, вино льется рекой. Утро совсем в другом мире, где все ново и интересно, где нет долгих и нудных дней в школе и долгих и нудных вечеров в пиццерии, когда ты сидишь и куришь одну за одной, лишь бы убить время. Утро, когда ты просыпаешься не один, когда рядом есть трое совершенно безбашенных ребят с их дружелюбными теплыми телами и странным запахом. Теперь Никто понял, что это за запах. Запах крови – свежей и давно засохшей крови. Никто привык к этому запаху, и он совсем не казался ему противным. Даже наоборот. И он наконец был на Юге – на пышном зеленом Юге с его буйными зарослями пуэрарии и железными дорогами, по которым грохочут длинные поезда.
После полудня Зиллах раздал всем по марочке с кислотой. Сказал, что это какое-то «распятие» из Нью-Йорка. Молоха и Твиг тут же заглотили свои квадратики. Никто пока не торопился. Он пробовал кислоту только дважды – дешевую гадость под названием «инь-янь», которую Джек продавал по три доллара за штучку. Но потом он пожал плечами. Теперь ритм его жизни стал совсем другим; сколько это продлится – никто не знает, поэтому надо пользоваться моментом. Он положил марочку на язык.
Минут через двадцать они остановились у какой-то придорожной закусочной. Молоха заказал сладкий пирог, а Твиг – гамбургер с непрожаренным мясом. Зиллах взял себе только стакан минералки, а Никто вообще не решился ни есть, ни пить. Кислота уже начала действовать. Впечатление было такое, что у него внутри все щекочется.
Молоха и Твиг смеялись какой-то шутке, понятной только им двоим. Молоха принялся открывать пакетики с сахаром. Зиллах сидел тихо, но Никто чувствовал на себе его взгляд – зеленый, и жаркий, и испытующий. Никто сидел, опустив глаза, и вертел в руках крошечный пластиковый стаканчик со сливками. Почему Зиллах так смотрит? Чего он хочет от него?
Он взглянул на Молоху с Твигом, ожидая от них какой-то подсказки. Но те затеяли шутливую возню с тумаками. В данный момент они препирались, у кого больше места в их пластиковой кабинке.
– У меня всего дюйм…
– Я знаю, что у тебя всего дюйм, но мы сейчас говорим не про член.
У Никто вдруг схватило живот, и перед глазами все поплыло. Его прежняя жизнь показалась ему такой детской, такой далекой – как детсадовские игры, как сны во сне. Внутри все щекоталось и легонько покалывало. Он растер щеки ладонями. Онемевшая кожа казалась резиновой. В горле стоял комок. Ему было трудно дышать и больно глотать. Когда он сглотнул слюну, она показалась ему густой и липкой, как сироп. Он чувствовал, как она стекает по горлу. Он вдруг задумался: а куда девается слюна, когда ты ее глотаешь? Стекает в желудок? Но тогда у него весь желудок должен быть переполнен слюной?!
Ему не хотелось ни о чем думать.
Он стал смотреть на Молоху с Твигом, которые прекратили дурачиться и принялись прихорашиваться. Твиг достал карандаш для глаз и теперь подводил нижнее веко Молохе на левом глазу, постоянно покрикивая на него, чтобы он не закрывал глаз. Молоха сидел и не дергался. Несмотря на постоянные подколы, эти двое, похоже, безоговорочно доверяли друг другу.
Никто опустил глаза и уставился в стол, на остатки Твигова гамбургера – кусочки мяса и лука липли к булочке в розовых пятнах кетчупа – и пирога Молохи. Потеки земляничного варенья в растаявших взбитых сливках были похожи на кровь. И посреди всего этого бардака возвышался стакан Зиллаха, безукоризненно чистый, без единого жирного отпечатка пальцев, наполовину наполненный чистой холодной водой.
Молоха запустил пальцы во взбитые сливки и облизал их. Он улыбнулся Никто. Его глаза были черными-черными – как будто они, состояли из одних зрачков – и возбужденно блестели. Между белыми зубами Молохи скопилась какая-то липкая красная масса – начинка от пирога. Никто сразу вспомнил бутылку, припрятанную под диваном в кузове фургончика. Она была еще наполовину полной. Во рту возник привкус крови, смешанной с крепкой выпивкой. То, что он выпил их кровяной коктейль, как-то сблизило его с ними – сблизило гораздо сильнее, чем «извращенный» секс или наркотики. Как будто это был пропуск в их ночной психоделический мир.
Ибо кровь – это жизнь…
Он нахмурился. Он не знал, откуда всплыла эта мысль, из каких глубин его взвихренного кислотой сознания. Кто-то легонько коснулся его бедра. Зиллах улыбался ему. Загадочно, как Мона Лиза – если бы у Моны Лизы были зеленые глаза и если бы она пребывала под кайфом от «распятия» из Нью-Йорка.
– Тебе хорошо? – спросил Зиллах.
– Да, – ответил Никто и вдруг понял, что это действительно так. Ему было странно, как буквально в одну секунду мир может сдвинуться и предстать под совершенно иным углом. Еще пару минут назад Никто разбирался с тревожными мыслями и едва ли не боялся своих новых друзей. Таких друзей у него не было никогда. Он буквально пьянел от того, что они были рядом. Может быть, потому, что в чем-то они были такими же, как он сам. Они его приняли. Все получилось, как он хотел – о чем мечтал одинокими вечерами у себя в комнате, растирая в пальцах пепел от сожженных ароматических палочек и глядя на звезды на потолке; о чем он мечтал, когда кровь текла из его разрезанного запястья и когда у него кровоточило где-то в душе. Так чего тут бояться?
Они вернулись в фургончик, врубили музыку и поехали дальше. Поздно вечером они сожрали еще по марочке с «распятием», и где-то после полуночи Никто в первый раз испытал, что такое настоящий кислотный приход. Он лежал на диване, свернувшись калачиком, и наблюдал за изменчивыми световыми узорами, что расцветали в темноте перед его крепко зажмуренными глазами. Внутри все дрожало и куда-то сдвигалось. В голове образовалась приятная тяжесть. Ему хотелось открыть глаза и поговорить с Зиллахом, но каждый раз из слепой темноты возникал новый взвихренный узор – черный, серебряный, алый, – и Никто просто не мог от него оторваться.
– Круто, – радостно проговорил Молоха, как будто он тоже видел узоры, которые видел Никто. Но Молоха был уже в состоянии нестояния. Они с Твигом заглотили по две дозы «распятия» и теперь отрывались по полной программе. Это «круто» вполне могло относиться к искрящимся разноцветным звездам на небе, или к мотыльку, разбившемуся о ветровое стекло, или к сладкому привкусу у него во рту.
Твиг фыркнул.
– У нас места нет на еще одного. Тем более один у нас уже есть.
– Я хочу и того тоже, – восторженно проговорил Молоха. – У него в волосах цветы.
– Мы не знаем, кого подобрали, правильно? – задумчиво проговорил Зиллах. – Вот заодно и проверим. А если с ним мы ошиблись, тогда нам больше достанется.
Никто понятия не имел, о чем они говорят, но он почувствовал, как фургончик остановился. Теплое дыхание Зиллаха прошелестело у него над ухом:
– Вставай. У нас для тебя сюрприз. Берем на борт нового пассажира.
Никто открыл глаза и поднял голову. Молоха как раз открывал боковую дверцу. В машину забрался какой-то мальчик, оглядел цветные наклейки и надписи, темные потеки на стенах и на диванчике – такой же испуганный и возбужденный, каким вчера был сам Никто. Парнишка был совсем молоденький – лет тринадцать-четырнадцать, – худенький и невысокий для своего возраста. Бледный ребенок с очень светлыми, почти белыми волосами, которые падали ему на глаза, выбиваясь из-под синей банданы. Парнишка поднес ко рту тонкую руку с дымящейся сигаретой и глубоко затянулся. Это была ароматизированная сигарета со вкусом гвоздики. Его рот будет пахнуть пеплом и специями. И слезами – как раньше. Потому что, если это он… это невероятно, неправдоподобно… но если это действительно он…