Ориген

А вокруг было почти родное Подмосковье, но всё-таки похуже, помладше, послабее. И что-то большое, невнятное, «федеративное», и другие всякие республики, и там уже жили, наверное, не совсем такие же люди, а как в одной странной книжке было: с песьими головами, с лицами на животе. И совсем далеко, у белой окраины, шаг и упадешь за край — загадочные и немыслимые американцы, которых страшновато рисовали в журнале «Крокодил», и австралийцы со своими смешными кенгуру, и, наверное, огнедышащие драконы. Зазеваешься — сбросят тебя с глянцевой уютной поверхности в черную пропасть космоса. Но Дениска — он был в самой сердцевинке. Даже еще лучше: справа сверху.
И вот сейчас рядом эти люди не с песьими — с человеческими лицами на природой предназначенном месте. Они в детстве тоже смотрели на звездочку, и не могли найти на карте своего Сарапула или Барнаула. А теперь за это мстили, как умели, сами того не замечая.
Ранней весной под конец его первого года настала Пасха. Она ничего не значила в армии. Это дома мама красила яйца луковой шелухой, а он лет в десять узнал, что фломастеры отлично рисуют и по вареной скорлупе — и с тех пор просил ее оставить сначала парочку белых на пробу, потом и побольше для художественной раскраски, с бордовыми буквами ХВ, с желтыми свечами и зелеными ветвями олив, с оранжевыми куполами на фоне синего неба и крестиками, крестиками, крестиками. Но, конечно, никогда не ходили их святить, а идея посмотреть в полночь крестный ход вызывала у мамы приступ паники: там, возле каждой церкви, стояли в советской социалистической ночи милиционеры вперемежку с дружинниками и комсомольскими патрулями от всех московских институтов. Остановят, обязательно остановят, перепишут данные, ты же комсомолец, вылетишь из комсомола на раз, никуда никогда не поступишь. Ну, он и не ходил.
А теперь они сами были в карауле: шли по улицам южнорусского городка разводящий и трое часовых, все комсомольцы, все с автоматами. Солнце грело так, что хотелось сбросить шинели, текли вдоль тротуара ручьи талого снега, галдели птицы, и мир наливался беспечной небесной синевой, до рези в глазах, до изумления: мы и забыли тут в казарме, что мир бывает таким небесным!
И какая-то бабушка-одуванчик выросла им навстречу ниоткуда:
— Сыночки, Христос воскресе! С праздником!
Протянула им совсем не по уставу крашеные яички, они, конечно, взяли — солдат голоден всегда, а тут и повод. Разводящий-сержант мог бы запретить, но взял первым.
— Дай вам Бог, сыночки, дай Бог! — она вся светилась пасхальной вестью, и невозможно было поверить во всю эту трескотню «научного атеизма», что, мол, жадные попы обманывают трудящихся… Если бы так трудящиеся верили в этот ваш коммунизм, которого, между прочим, тоже никто никогда не видел!
Бабушку как-то коряво поблагодарили. Только сержант, коренастый и хитроватый уроженец Донбасса, в двадцать лет уже с золотым передним зубом на память о драке, не стал ничего говорить, даже «спасибо». А когда отошли, чтобы ей не слышно, беззлобно так передразнил:
— «Дай Бог, дай Бог»… нам бога не надо. Наш бог — дембель.
Тут Дениса стукнуло. Он не рекрут, сосланный за неведомые провинности или повинности в войска — он исследователь в фольклорной экспедиции. Изучает культ божества по имени «Дембель» методом погружения. Надо набрать побольше материала, когда-нибудь и как-нибудь все это пригодится, он обязательно напишет…
И как точно сказал сержант! Налицо — все основные элементы мифа, им про него всё уже объяснил на первом курсе один молодой преподаватель с кавказской фамилией, был такой необычный курс по античной мифологии. Пусть для хитроватого шахтера это всего лишь такое выражение, но если разобраться… Жизнь солдата движется от его рождения в солдатчину (призыв, он никому не интересен) к эсхатологической сияющей вершине, к Дембелю — ко дню, когда добро окончательно победит зло, когда герои воссядут на пир с реками водки и морем пива да с доступными девчонками, встретятся со своими (пра)родителями.
На пути солдата ожидают разные испытания и приключения, он проходит разные степени посвящения, обретая плоть (и прямо-таки мордатость): дух — молодой — черпак — дед — дембель. Дух бесплотен, ему только предстоит обрасти настоящим солдатским мясом, а потом состариться и… нет, не умереть, переродиться в высшее существо, уподобиться божеству-дембелю, пройти через свой апофеоз и вознестись на Олимп гражданки. Для этого придуманы особые ритуалы перевода, включая ритуальные побои, вроде инициации подростков у каких-нибудь апачей, причем чем ближе к сияющей вершине, тем легче терпеть: в молодые переводят солдатским ремнем, а в старики — ниткой через подушку.
Наконец, чтобы оставить постылую часть и попасть на вожделенную гражданку, настоящий дембель должен совершить некий подвиг, именуемый аккордом: сделать в максимально сжатый срок нечто великое, неподвластное простым духам. Например, положить в туалете новую кафельную плитку. Во всех остальных случаях дембелю работать не положено, а уж в сортире тем паче. Всю работу за него выполняют молодые и черпаки (духам и доверить-то ничего еще нельзя, на то они и духи). Но здесь он вкалывает так, как не трудился никогда в своей жизни, часов по 18 в день — и не становится на построение, ест в столовой, когда может, спит урывками. Это ж Лернейская гидра, Медуза Горгона, это плитка в туалете — дембельский аккорд.
Еще, конечно, полагается ритуальное одеяние: дембельская парадка со всеми мыслимыми нарушениями формы одежды и всеми существующими наградами, расшитый камзол, который заставил бы покраснеть от собственного ничтожества Портоса, Атоса и Арамиса. И дембельский альбом — своя личная версия священного писания, изложение общего мифа о вечном возвращении героя в родной дом. Над его созданием, собственно, и трудится последние полгода своей службы каждый порядочный дембель, а заодно и каждый доступный ему художник и каллиграф.
Конечно, это в идеале. В радиотехнических, а значит, как бы интеллектуальных войсках, даже в молодые по-настоящему не переводили — разве можно пасть ниже, разбавить миф жиже, испохабить чистоту дембелизма? Все же время от времени сознательные черпаки требовали от «своих дембелей» удара по заднице поварским черпаком. И потом с гордостью говорили: «Меня-то правильно перевели!». Но это далеко не каждый. «Вот раньше, — вздыхали дембеля, — нам наши дембеля рассказывали, как…»
В этом сказочном «раньше», в золотом веке дембелизма, всё было чотко. Ведь любой миф описывает идеальный мир, какой просто не застали и не могли застать нынешние, потому что его никогда и не было.
Итак, он антрополог в экспедиции… А потом напишет об этом книгу, ну хотя бы статью! И плевать на временные неудобства.
Да только… не врет ли он себе самому? Антропология там всякая… Был он просто не очень ловким, не слишком умелым, книжки читал слишком умные и не те, что остальные. Студенты в армии вообще на подозрении: трындеть ума много не надо, а ты попробуй карбюратор на «Урале» перебери! Студенты шли в армию косяком и оседали как раз там, где требовалось какое-никакое образование, куда чабанов без единого русского слова брать было нельзя. Вот и их часть должна была в случае ядерной войны развернуть свои станции и поставлять информацию в Генштаб (и кому тогда это всё понадобится, интересно?).