Закогтить феникса
Чарующий плющ пойдёт в основу.
— ЮЖун, это что? — я поднимаю растение за стебель.
Листья подвяли, закрутились по краям, корешки тоже подсыхают. Это уже не драгоценное сырьё для ещё более драгоценной пилюли, это мусор.
— Простите, учитель. В хранилище семь чарующих плющей, и этот лучший.
— Ха…
Так бы и сказала, что чарующего плюща нет, как, подозреваю, нет и всего остального, что я нашла в списках учёта. Тьфу. Я чувствую себя обкраденной.
Глава 15— Учитель?
В долгих походах не всегда можно создать подходящие условия для добытых растений. Один из способов…
Травы, которые я уже бросила в печь, я вытаскиваю, откладываю в сторону. Мне понадобятся мои лечебные травки. И чарующий плющ, такой же убогий, как хранившая его секта.
У растений, не считая некоторых порождений Бездны, нет пасти, и, соответственно, скормить чарующему плющу лечебную пилюлю не получится при всём желании. Но можно поступить иначе. Плющ отправляется в печь вместе с целебными травами, и я заставляю его парить в потоках ци, а целебные травы не сплавляю в волшебный шарик, а направляю их силу прямиком в плющ.
Когда я его вынимаю и отряхиваю от бурого порошка, от вялости и пожухлости не остаётся и следа. Стебель утолщился, корни покрылись нежным пушком, а листья и вовсе радуют мясистой сочностью.
Я восстанавливаю буравку зубчатую и мелс пегий.
Для пилюли подчинения всё готово. Я бросаю взгляд на старшего коршуна. До него дошло, что насчёт пилюль я не шучу.
— Госпожа Шан!
Нет-нет, цыплёночек, поздно. Я тебя… съем.
— М-м-м?
Я погружаюсь в транс и направляю потоки ци в печь.
Время для меня замирает. Я концентрируюсь на потоках и только на потоках Печь раскаляется, я начинаю ощущать сопротивление керамики. Неужели она настолько убогая, а? Ци, ведомая моей волей, течёт всё быстрее, растения сплавляются, полностью преображаются.
Печь даёт глубокую трещину.
Я заставляю энергию продолжать вращение, я закручиваю потоки, сворачиваю в плотные шарики размером с вишню каждый.
Трещина расширяется.
Я выхожу из транса.
— Мда.
— Что, не получилось? — если раньше старший коршун насмехался, то теперь спрашивает с надеждой.
Я достаю пилюли и одну показываю, зажав в пальцах. У меня получилось всего четыре пилюли. Сырья хватало на большее, напора не выдержала печь. Она теперь не годна даже в качестве украшения — слишком уродливая. У бывшего главы “семёрок” отвратительный вкус.
— Открывай клюв, цыплёнок. Время глотать червячка.
— Госпожа Шан, отряд коршнов готов принести вам клятву верности. Пожалуйста, не расходуйте пилюли.
— Думаешь?
Я смутно представляю, как заставить его проглотить пилюлю. Он же отбиваться будет, а у меня в голове шумит и в ногах слабость.
Правильнее будет позволить ему меня уговорить.
— Госпожа Шан, — старший коршун преклоняет колени, — позаботьтесь обо мне и моём отряде.
Уговаривать он не стал.
Ладно…
Я принимаю клятву и мстительно предлагаю взломать массив самостоятельно. В качестве тренировки.
ЮЖун подаёт мне, наконец, табличку, кисть и краску. Я вывожу иероглифы небрежным летящим стилем, добавляю каплю ци, чтобы закрепить надпись.
— Служанку увели, лошадей забрали, иероглиф “Цзи” с вашей кареты убрали, учитель, — отчитывается ЮЖун.
С коршунами разобралась, с “семёрками” разобралась…
Я поднимаюсь, выхожу к воротам. Но не для того, чтобы понаблюдать, как ученики будут менять табличку. И не лишний раз вдохнуть вонь от лужи.
На пороге лежит затворница. Не она сама, её оставленная душой оболочка. Душа ускользнула… Не знаю, куда. Отправилась в высшие миры? На перерождение? Куда бы она ни ушла, я желаю ей лёгкого пути. На лице покойной застыло выражение радостного умиротворения.
— ЮЖун, проследи, чтобы всё было подготовлено достойно.
— Да… учитель.
— Что-то не так, ЮЖун?
Она, вертя в руках табличку, пожимает плечами:
— Всё правильно, учитель. Но вы смотрели на госпожу с очень… сложным выражением.
— Я не умею сдаваться, ЮЖун. Пока я жива, я буду бороться. Я могла бы… в азарте боя закрыть собой мать, сестру. Я могла бы пойти на жертву не в азарте, а сознательно. Но я бы никогда не убила себя ради памяти. Её племянница погибла страшной смертью, но этого уже не изменить. В чём смысл затворничества? В чём смысл мести ценой собственной жизни? Я не понимаю… Не могу понять.
— Для неё был смысл. Может быть, прямо сейчас она в Царстве Ямы обнимает свою племянницу?
— Перенесите её в храм. Пусть её проводят те, кто её знал.
— Позвольте, я покажу вам вашу комнату, учитель?
— Да-а-а…
Сегодня мне нужен отдых, а завтра будет новый день, и завтра с новыми силами я познакомлюсь с учениками, приобретёнными из “семёрок”, посмотрю, на что годны коршуны, встречусь с сиротами из приюта. Я же не выгоню детей. Потому что выгонять… расточительно. И уж точно я их оставляю не из доброты и сострадания, я лиса злая и охочая до выгоды, вот.
Надо посмотреть, как они культивируют, показать, как правильно и обязательно объявить, что наградой за старание станут пилюли.
Найдётся в хозяйстве “семёрок” ещё одна печь или придётся покупать? Лучше бы кого-нибудь ограбить… Хотя нет. С грабежами подожду. От грабежей сплошная головная боль: плато ограбила — монахов подцепила, секту ограбила — её бездарных неучей подцепила. Если я императора ограблю, на меня проблемы целого государства свалятся?! Так и хребет переломить недолго. Поэтому печь я куплю.
Были бы у меня мои хвосты…
Мне снится рыжая, как огонь птица, а я в своём истинном лисьем обличье забираюсь по дереву в её огромное, устроенное в развилке стволов гнездо. Вместо того, чтобы защищать свой дом, птица ухает и хохочет, а набираю в мешок её золотые яйца, закидываю мешок за спину, прыгаю вниз и бегу прочь со всех лап. Птица так и сидит в своём разорённом гнезде, но её смех будто прилип к ушам. Я бегу, яйца в мешке бьются друг о друга, некоторые трескают, как моя печь, и из мешка выбираются цыплята. Они хватаются когтями за мой мех, долбят клювами по затылку, пищат, требуя пилюль и мяса. Я бегу, ощущая себя едой на их пиршественном завтраке.