Любить нельзя
Но едва мы дошли до нужной двери, парень холодно на меня посмотрел и произнес со злой ухмылкой:
– Ты меня бесишь. Не играй в милую сестричку, мы ведь оба понимаем, что вся твоя любезность – ложь.
Кровь прилила к щекам. Что?..
– С чего ты взял? – удивленного спросила я, не понимая, почему он испытывает ко мне такую неприязнь. – Я действительно тебе рада.
– Все четырнадцать лет была не рада, а теперь вдруг безумно захотелось брата? – на этот раз насмешка, но какая-то горькая. – Не смеши меня.
– Я о тебе узнала неделю как, – насупилась я. – И мне только двенадцать.
Марк отвернулся, не желая продолжать беседу, и взялся за ручку двери:
– Да мне плевать. Отвали от меня.
Я до боли сжала кулаки, но ответила как можно более спокойно и добродушно:
– Если будет нужна помощь – я в соседней комнате.
Думала устыдить его, но братец лишь распылился еще сильнее и, показав средний палец, он почти скрылся в подготовленной ему комнате. Я редко злилась и еще реже меня выводили из себя, однако тогда я не выдержала и бросила ему в спину:
– Мама меня учила, что нельзя отвечать на грубость грубостью. А если твоим воспитанием не занимались, то это твои проблемы.
Я первая убежала к себе, совсем не понимая, что натворила. Тогда я не знала, что каждое мое слово для него было похуже яда. Словно удар в кровоточащие раны. Словно концентрированная порция боли.
На следующий день я уже забыла о нашей стычке, потому что не привыкла носить в себе негатив, а вот Марк помнил. Он вообще ничего не забывает, особенно плохое – чтобы ударить в ответ.
Утром он не спустился завтракать, проигнорировав приглашение и от меня, и от папы.
– Поля, – отец, доев свою порцию блинчиков, отодвинул от тебя тарелку. Вилка, лежащая на ней, протяжно звякнула, ударившись о форфор.
– Да, па? – я оторвалась от книжки. У нас с папой была традиция читать по утрам. Конечно, каждый свою историю, но после прочтения мы всегда обсуждали и делились мнением о произведении.
– Я хочу поговорить о твоем брате, – он будто специально сделал акцент на последнем слова. – Понимаешь, Марк… очень сложная личность.
Запомнив страницу, на которой закончила читать, захлопнула томик и устроилась поудобнее, готовая слушать. Меня очень интересовал Марк. Почему он такой злой? И грубит все время?
– У него умерла мать, – после короткой паузы продолжил папа. Он говорил медленно, явно подбирая слова. Выглядел при этом озадаченным, хмурым… и виноватым? – Мы теперь одна семья и должны держаться друг за друга. Так что помоги ему… освоиться и немного прийти в себя.
Его мама умерла?..
Эта фраза просто вывела меня из равновесия. Вот и ответ. Я, как тоже пережившая потерю, его понимаю. И жалею, очень.
– А что случилось? Она… заболела? – в глазах защипало от нахлынувших вдруг воспоминаний.
Папа сжал ручку чашки и кивнул.
– А чем?
– Полина, это неважно, – поморщился мужчина. Ему точно не хотелось говорить о своей бывшей. – Главное вот что: подружись с братом. Мы семья, а семья…
– Самое главное, – закончила я, поднявшись, чтобы собрать тарелки. Сложила посуду в мойку, но замерла, так и не открыв воду.
"Все четырнадцать лет была не рада, а теперь вдруг безумно захотелось брата?" – в голове, как наяву, прозвучал насмешливый голос Марка.
– Пап, – позвала я тихо. – Скажи, а почему он только сейчас переехал к нам?
Папа долго молчал, я уже не надеялась на ответ, когда услышала:
– Я не знал, что у меня есть сын.
Он говорил вроде как простые вещи, но тоном, за которым скрывалось больше, чем он показывал. Целая бездна чувств, начиная от сожаления и заканчивая понимаем, что он столько всего упустил. Но тогда я не обращала внимания. В двенадцать лет редко кто ищет второе дно у людей. В двенадцать мир проще и легче… Так было до него.
С появлением Марка в нашем доме моя жизнь разделилась на "до" и "после". И я в этом удостоверилась вечером, когда тот отомстил в самый первый раз.
Уже больше месяца я работала над картиной, которую собиралась подарить отцу, и думала, что вот-вот на днях ее закончу. Но едва вошла в комнату, выделенную мне под мастерскую, ошарашенно ахнула.
– Что за?..
Медленно ступая, словно по битому стеклу, а не паркету, подошла к мольберту, до сих пор не веря своим глазам. Не может быть… Холст сначала намалевали непонятными символами, а затем просто покромсали! Простой канцелярский нож валялся рядом с местом преступления – на столике с красками.
Пальцем коснулась разорванных разноцветных лоскутов, торчащих со всех сторон…
Зажмурилась до черных звездочек перед глазами, лишь бы сдержать слезы, вызванные безумной обидой, и резко развернулась. Есть лишь один человек, способный на это. Папа ни за что бы не устроил подобное, а Дуся, моя кошка, и подавно.
Я не стала закатывать скандал или угрожать тем, что расскажу все отцу. Нет, я задала лишь один вопрос:
– Почему?
Марк стоял, оперевшись на дверь своей комнаты и смотрел на меня снисходительно, немного насмешливо. Услышав мой вопрос, широко ухмыльнулся:
– Я так и знал, что тебе понравится мой подарок. Что там тебя учила говорить мамочка? – сделал вид, что думает, и затем прогнусавил: – Надо сказать "прости" и быть как можно более милой. Ха-ха-ха.
Поджала губы и, стараясь не расплакаться, произнесла:
– Я понимаю тебя, тоже потеряла маму, но…
Не успела договорить. Лицо братца словно окаменело, а зелёные глаза похолодели – от былой ухмылки не осталось и следа.
– Ты. Ничего. Не. Понимаешь, – прошипел. – Не смей пытаться меня жалеть. И отвали, я на доступном языке объяснил, что не желаю с тобой пересекаться.
Марк смерил меня ледяным взглядом, развернулся и захлопнул за собой дверь, оставив меня, растерянную и обиженную, стоять у порога.
Но не с этого момента началась его ненависть ко мне. Тогда брат меня еще "видел", я не была пустотой для него, потому он зло шутил и устраивал шалости. Ему явно нравилось манипулировать и выводить меня на злость, будто мои негативные эмоции – лучший десерт для него.
Наши отношения всегда походили на хроническую болезнь. С каждым днем они портились, становились хуже, а перед самой точкой перелома началась короткая ремиссия.
В пятнадцать Марк впервые напился. Его дружки притащили его до дома и бросили у крыльца. Я боялась, что они ему что-то так сломали, но нет, кроме царапин и синяков, ничего не обнаружила.
– Марик, миленький, потерпи! – я тащила его наверх одна. К счастью или несчастью сегодня у всех был выходной, и я не могла попросить помощи ни у садовника, ни у водителя с экономикой.