Красивые вещи
Однажды я заметила, что она стала не так сильно осветлять волосы, на пару тонов темнее – перешла от платинового блонда Мэрилин к золоту Гвинет [42].
Когда я у нее спросила почему, мать только прикоснулась к волосам и посмотрела в зеркало, едва заметно улыбнувшись:
– Более элегантно, правда? Мы ведь теперь не в Вегасе, детка. Тут мужчины ищут другого.
Меня обеспокоило то, что она, возможно, тоже в поиске мужчин. Но пришла зима, а никто пока не переступал порог нашей гостиной в три часа ночи, и я начала думать, что наша жизнь изменилась по-настоящему. Может быть, мы вправду наконец сошли на нужной станции. Я воображала порой, что мать получит по работе повышение – может быть, ее назначат менеджером зала, а может быть, в один прекрасный день она станет администратором в гостинице. И может быть, она познакомится с хорошим парнем, кем-нибудь нормальным, вроде добродушного управляющего кафе. Этот мужчина с бородкой, тронутой сединой, всегда делал нам скидку на бублики, если по воскресеньям мы приходили вдвоем.
Стена самозащиты, которую я воздвигала перед собой столько лет, начала рушиться. И пусть я не была в школе «мисс Популярностью», и пусть до Гарварда пока было очень далеко, все же я была довольна. Вот что может сделать с человеком стабильность. Мое счастье было настолько сильно привязано к счастью матери, что невозможно было понять, где заканчивается ее радость и начинается моя.
Как-то раз в конце января, во второй половине дня, когда прозвенел последний звонок и большая часть моих одноклассников отправилась на горнолыжные склоны, я села в автобус, едущий в город, и обнаружила, что в салоне я не одна. В дальнем ряду, раскинув руки и ноги по ближайшим сиденьям, сидел Бенджамин Либлинг. Я заметила, что он смотрел на меня, когда я входила в автобус, а потом он торопливо отвел глаза.
Я села ближе к передней двери и открыла учебник алгебры. Двери с дребезжанием закрылись, автобус, содрогаясь и раскачиваясь, поехал вперед. Шины с зимними шипами скребли ледяную корку. Я сидела и несколько минут честно пыталась сосредоточиться на логарифмических выражениях, остро ощущая присутствие еще одного пассажира в автобусе. Может быть, ему было одиноко? А может быть, он считал, что с моей стороны невежливо ни разу с ним не заговорить? Почему мне казалось таким неловким то, что между нами нет никаких отношений? Я резко встала, прошагала по резиновому коврику посередине салона и плюхнулась на сиденье перед Бенджамином. Свесив ноги в проход, я повернулась к нему лицом.
– Ты – Бенджамин, – сказала я.
Глаза у него были медно-карие. Сейчас, сидя близко от него, я увидела, что ресницы у него просто неприлично длинные. Он удивленно заморгал, глядя на меня.
– Бенджамином меня называет только отец, – сказал он. – А все остальные зовут меня Бенни.
– Привет, Бенни. Меня зовут Нина.
– Я знаю.
– О!
Я пожалела о том, что села перед ним, и была готова вернуться на свое место, но Бенни вдруг сел прямо и наклонился ко мне так близко, что я ощутила запах мяты у него изо рта и услышала, как леденец стучит об его зубы, когда он говорит:
– Некоторые говорят, что мне надо с тобой познакомиться. А почему они так говорят?
Мне показалось, будто Бенни включил фонарик и светит им прямо мне в глаза. Что я должна была ему ответить? Я на секунду задумалась.
– Думаю, потому что больше никто не хочет брать на себя такую ответственность – дружить с тобой и со мной. Им будет проще, если мы подружимся между собой. Так они отделаются от этой работы. И будут думать, какие они молодцы, что нас свели.
Бенни смущенно уставился на свои ноги, на громадные снегоходы:
– Что-то вроде того. – Он сунул руку в карман, вытащил жестяную баночку и протянул мне: – Хочешь?
Я взяла леденец, положила в рот и сделала глубокий вдох. Все вдруг обрело свежесть и чистоту, и наше дыхание соединилось в морозном воздухе, наполнявшем салон автобуса, и у меня хватило смелости спросить:
– Ну так что, стоит нам подружиться?
– Это кое от чего зависит.
– От чего?
Бенни снова опустил глаза, и я заметила, как краснеет его шея снизу вверх, от края шарфа.
– Наверное, оттого, сильно ли мы понравимся друг другу.
– А как мы это поймем?
Похоже, мой вопрос ему понравился.
– Ну, давай посмотрим. Выйдем вместе из автобуса в Тахо-Сити, выпьем горячего шоколада в кафе «У Сида» и поболтаем о том о сем, начиная с того, откуда мы сюда приехали, и много ли было мест, от которых нас тошнило, и как сильно мы ненавидим своих предков.
– Я свою маму не ненавижу.
Похоже, Бенни удивился:
– А отца?
– Я его не видела с тех пор, как мне было семь лет. Наверное, можно сказать, что я его ненавижу, но это никак не зависит от наших нынешних отношений. Их просто нет.
Бенни улыбнулся. Улыбка преображала черты его лица, казавшиеся разрозненными деталями – веснушки, крючковатый нос, огромные глаза, – в нечто чистое и радостное, почти младенческое по красоте.
– Хорошо. Вот видишь, мы уже к чему-то движемся. Ладно, сходим к «Сиду». После минут пятнадцати – двадцати болтовни нам либо станет скучно, хоть плачь, потому что не сможем сказать друг дружке ничего интересного, и тогда ты, наверное, извинишься, скажешь что-нибудь насчет домашнего задания и смоешься от меня, и потом до конца учебного года мы будем друг от друга шарахаться в коридорах, потому что все это будет по-уродски… или нам все же окажется интересно разговаривать друг с другом, и тогда мы повторим встречу раз и, может, еще раз и покажем нашим одноклашкам, что они были правы. Таким образом мы исполним свой долг ответственных граждан, сделаем товарищам приятное. Двойная победа получится.
Разговор был таким легким, таким взрослым и откровенным, что у меня даже голова закружилась. Знакомые мне подростки так не разговаривали. Они ходили на цыпочках вокруг правды, не высказывая ее, а невысказанному придавали такой смысл, какой сами очень хотели. У меня уже было такое чувство, будто бы мы с Бенни вступили в некое тайное общество, в сути которого никто из наших товарищей по школе не сумел бы разобраться.
– То есть ты хочешь сказать, что хочешь попить горячего шоколада, – резюмировала я. – Со мной.
– Если честно, я предпочитаю кофе, – сказал Бенни. – Но подумал, что ты любишь горячий шоколад.
– Я тоже больше люблю кофе.
Бенни улыбнулся:
– Вот видишь, хорошее совпадение. Может быть, все же есть надежда на дружбу.
Мы доехали до города, сошли с автобуса и прошагали по заваленному снежной кашей тротуару к кафе на главной улице. Я искоса смотрела на Бенни, как он топает в своих гигантских «луноходах», обмотав шарф вокруг подбородка и натянув вязаную шапку на лоб – так, что от его лица была видна только полоска около глаз шириной дюйма четыре. Он повернул голову, увидел, что я смотрю на него, и снова покраснел. Я поймала себя на том, что мне нравится, как его лицо отражает эмоции, что его легко прочесть и понять. На ресницы Бенни садились снежинки, и мне вдруг захотелось протянуть руку и смахнуть их. В том, что мы были рядом, чувствовалось что-то совершенно естественное, как будто мы вместе довели игру до конца и оба вышли победителями.