Одержимость (ЛП)

— Пэйдж? — Лана была близко, достаточно близко для того, чтобы обнять меня. Моё дыхание стало поверхностным, когда знакомый запах заполнил лёгкие. Резкие слова, высокая температура, всё это взорвалось внезапно, и рыдание сорвалось с моих губ.
— Что он сделал с тобой? — спросила она, обнимая. Мои колени подогнулись. Накопленное напряжение за секунду обрушилось на меня, я еле держалась. Лана обняла меня, сжав мои руки, безвольно прижатые по бокам.
— Я больше не знаю, кто я. — Это была единственная вещь, которую я произнесла, единственная правда, которую знала.
— Я знаю, кто ты. Всегда знала. — Она сжала меня крепче, будто изо всех сил пытаясь собрать всю меня воедино.
Как только я перешагнула порог, вся это собранность пошла крахом. Её дом был наполнен теплотой, цветом, беспорядком — жизнью. Книги стояли на полках и были раскиданы повсюду, диваны, доставшиеся ей от бабушки, были подержанными. Я могла узнать эти диваны где угодно. Лану удочерила бабушка, потому что её родители постоянно были под действием наркотиков. До того, как мои родители превратились в самонадеянных фанатиков, они любили Лану, как свою дочь.
— Как поживает твоя бабушка? — спросила я, кладя сумку на поцарапанный журнальный столик.
— Мертва. Старая летучая мышь, наконец, скончалась. — Я посмотрела на ее широкую улыбку. — Всё хорошо, я использую юмор, чтобы подавить глубокую печаль. У меня поистине тёмная душа.
Я боялась улыбнуться, но у уголков моих губ были другие планы, и на моём лице промелькнула усмешка.
— И вот она здесь, ребята. Пэйдж Симон, добро пожаловать в мою скромную обитель, — улыбка Ланы стала шире. — Я так рада, что ты мне позвонила! Я очень сильно скучала по тебе. Заварила немного чая, не хочешь чашечку?
Я собиралась отказаться, так как мне никогда не разрешалось пить чай, но остановилась. Я оставила его. Их. Всё.
— Да, это было бы здорово, спасибо.
— Я скоро вернусь, а ты посиди здесь. Расслабься, Инквизиция скоро вернется, — она кивнула на кушетку, и я подчинилась.
Её дом был маленьким. Кухня, справа барная стойка, которая открывала вид на гостиную, и возможно, несколько комнат дальше по коридору.
— Это место…
— Крошечная маленькая кроличья нора, — засмеялась она, когда достала чашки из шкафчика, налила в них чай и села рядом со мной. Приготовление не заняло много времени: ни сливок, ни сахара, ни суеты. Пар из чашки пах, как пряные апельсины, и я сразу почувствовала себя расслабленной. — Этот дом сейчас выглядит лучше. Подуй на чай, Пэйдж, он горячий. — Я последовала совету, а затем отпила небольшой глоток. — Я купила его после смерти бабушки несколько лет назад.
— Мне жаль.
— Это жизнь, она была уже старой. Она прожила отличную жизнь. Кроме того, было очень сложно приводить мужчину домой, когда живёшь с девяностолетней. — Она улыбнулась уголками губ.
— Ты никогда не была замужем? — спросила я, не отрывая чашку ото рта, и она закатила глаза.
— Чёрт, нет. Я работаю над докторской диссертацией, у меня нет времени на мужчин, — ухмыльнулась она. — Ну, по крайней мере, не для долгосрочной перспективы. Мне нравятся знакомства с профессорами, это болезнь. — Она снова засмеялась и заправила прямые блестящие, длиной до подбородка тёмно-шоколадные волосы за уши. Её зелёные глаза нашли мои, и она нахмурилась. Весёлое выражение лица сменило серьёзное. — Он причинил тебе боль?
Мои руки дрожали, когда я поставила чашку на журнальный столик.
— И нет, и да. У него был роман, — ответила я.
И провела следующий час, перебирая последние восемь лет своей жизни. Эмоциональное насилие, постоянные насмешки. Я рассказала обо всём. О том, что мы не могли иметь детей. Как я потеряла себя в религии, в браке, в ответственности… во всём, всём, чём угодно, чтобы забыть моё непростительное преступление. Я делала всё, что могла, чтобы спасти себя. Сохранить свою жизнь после того, как забрала одну. Я была на пороге смерти, близка к тому, чтобы закончить всё, после того как бросила Деклана. Его имя. Уже второй раз я позволила произнести мысленно его имя. Это шевельнуло во мне нечто. Глаза спящего монстра открылись, и я спросила:
 
— Ты когда-нибудь видела его?
— Кого? — Лана взглянула на меня. Страх, должно быть, отразился на моём лице, потому что она прошептала. — Деклана?
Я кивнула.
— Иногда. — Она отвела от меня взгляд.
— Как… как он? — Это был глупый вопрос. Я не имела никакого права знать о нём. Когда Лана взглянула на меня, я пожалела, что спросила.
— Я слышала, что ему было тяжело, Пэйдж. Я видела его несколько раз, в месте под названием «Рев». Ходила туда несколько раз с друзьями из школы. Он выглядел, м-м… неплохо. Но, если честно, я не уверена, что кто-то, подобный ему, смог бы оправиться от той ситуации, особенно после того, как ты ушла.
Лана всегда хотела работать социальным работником, помогать таким же детям, как она. Она всегда говорила, что система не работает, и хочет это исправить. Детский психолог — её призвание.
— Я знаю. — Вина проедала дыру в моём животе каждый день. — Где здесь туалет?
— Дальше по коридору. Вторая дверь слева. Ты в порядке?
Я не улыбнулась, но кивнула. Мысленно поблагодарила расстояние и плюшевый коврик для ванной под ногами, когда встала на колени и исторгла желчь из желудка в унитаз. Холодный пот выступил на лбу, когда я вытерла рот куском туалетной бумаги, а затем выкинула его в мусорку. Сделала несколько рваных вдохов, склонилась и начала молиться. Приглушённые слова вырвались из моих уст, и я позволила себе вспомнить, вспомнить его. Вспомнить Деклана.
Я бормотала:
— Святой Отец, прости меня. Прости мой грех, прости мой грех, прости мой грех. Пожалуйста, помоги мне, помоги мне… Помоги ему, пожалуйста… Пожалуйста… пожалуйста, — мой голос оборвался, и я раскачивалась вперёд и назад, поднеся правую руку к животу. — Мне жаль. Мне так жаль.
  
3
 
Чёрное, белое. Чёрное, белое. Яркие вспышки мерцали сквозь жалюзи. Это не грохот от проехавшего мимо поезда разбудил меня. Раздражающий звук удара стали о сталь, был знакомым другом. Этот звук создавал некую определённость, когда я не мог отличить сон от реальности. Потный, обнажённый, мокрые простыни, липкая кожа. Каждый вдох, который я делал, был отчаянной попыткой избавиться от удушья. Серые простыни, черное одеяло, большие фрески в рамах, картины — мои картины. Я был в своей комнате.
Подняв руки к лицу, я помассировал глаза и сел на кровати. Затем вцепился пальцами в волосы. Это была мечта, которая выбила меня из равновесия. Идеальная болезненная фантазия. Я откинул простынь и сел на край кровати, наблюдая за вспышками света, позволяя себе вспомнить. Позволяя голосам съесть меня живьём.
«Она ушла».
«Ты всё разрушил. Ты позволил ей уйти».
«Она мертва для тебя».
«Забудь её».
— Нет, — обратился я в пустоту напряжённым шёпотом.
«Забудь её».
«Возненавидь её».
«Люби её».
«Исчезла».
«Никчёмный. Никчёмный. Никчёмный».
Поезд наконец-то проехал, но стук в моей голове остался. Я крепко зажмурился и прижал ладонь к виску. Снова открыв глаза, всё ещё обнаженный, опустился коленями на ковёр. Мой холст оказался прямо передо мной. Руками, покрытыми татуировками, потянулся и взял кисть. Я взглянул на красные числа циферблата. Было всего лишь два часа ночи. Потряс головой. Время, время… Я продолжал его терять, продолжал проваливаться в черные дыры. Не имело значения, сколько грёбанных таблеток выпил; я принадлежал этой бездне, и ни одна химия на Земле не способна вытащить меня из её глубин. Эти моменты пустоты были нечасты, их разделяли длинные отрезки времени, но в последнее время я их ждал.
Запах краски пропитал воздух. Я не помнил, как встал с постели, и, конечно же, не помнил, как рисовал эту картину. Это самая яркая вещь, которую нарисовал со времён Пэйдж. Со времен, когда бездна поглотила меня полностью. Малиново-жёлтое свечение прозрачных рождественских огней разлились по холсту, две скрученные в объятиях фигуры — одна чёрная, другая серая. В углу громадная сосна, освещенная крошечными шарами призрачного света. Это были не точные очертания — цвет был приглушённым — это была правда, смешанная с иллюзией. Но если бы я достаточно долго смотрел на неё, то, кажется, смог бы почувствовать.