Восемь лет до весны

Ночь прошла спокойно, а утром на меня наехал Пробка. Я склонился над умывальником, а он грубо меня толкнул. На ногах я удержался, но мыло выскользнуло из моих пальцев и упало на пол, под ноги пацанам, стоявшим за мной.
Я резко глянул на него, но он лишь ухмыльнулся и пожал плечами. Дескать, случайно вышло. Но я-то знал, что почем.
Я мог ударить Пробку, но Никса в камере не было. Розочка обязательно устроил бы разбор и обосновал бы мою неправоту. Если Пробка толкнул меня случайно, то я должен был понять его и простить.
Но и не ответить я не мог.
– Извинись, – потребовал я.
– Извини, – с той же ухмылкой сказал он.
– И мыло подними.
Даже Пробка понимал, что делать этого нельзя.
– Сам поднимай.
Он был выше меня всего на чуть-чуть, но в плечах раза в полтора шире. Руки у него сильные, если схватит в охапку, то мне не вырваться.
Но все же я решился на атаку, ударил его головой в нос со всей силы, не жалея себя. Ощущение было такое, как будто я врезался лбом в каменную стену с тонким холщовым ковром на ней. Из глаз посыпались искры, в нос ударил резкий запах ржавчины. Голова закружилась. Какая-то сила потянула меня куда-то в сторону, развернула вокруг оси.
На ногах я удержался, зато Пробка сел на задницу. Парень смотрел на меня шальными от боли глазами. Из носа у него хлестала кровь, но он этого как будто и не замечал.
– Еще хочешь? – спросил я, надвигаясь на него.
Пробка даже не пытался подняться. Поэтому я знал, какой будет ответ. Так оно и вышло. Он мотнул головой, отказываясь от реванша.
– Мыло подними!
Пробка кивнул, стал шарить рукой по грязному полу. Кто-то подтолкнул к нему ногой обмылок. Он поднял его, протянул мне.
– В задницу себе засунь, – сказал я, поворачиваясь к нему спиной.
После обеда камеру выдернули на прогулку. С собой я взял заточку, рассчитывая на то, что обыскивать нас будут без особого пристрастия. Так и вышло. Заточка моя осталась под стелькой кроссовка.
По коридору нас вели колонной, но у двери, ведущей на свежий воздух, образовалась толпа. Я догадывался, что в тюремном дворике на меня мог напасть тот же Пробка, но удар в спину последовал в тот момент, когда нас еще только выводили на прогулку.
Что-то кольнуло в спину над почкой, тонко, не очень больно, но глубоко.
Я резко развернулся и увидел Розочку. Он смотрел на меня с легким раздражением человека, которому я мешал пройти, не более того. За его спиной маячил Пробка и с постным видом смотрел куда-то в сторону. Шницель тоже как будто ничего не видел.
Розочка притворялся. Меня ударил он или Пробка. Кто-то из них двоих. Но в любом случае кашу заварил Розочка.
Боль стремительно нарастала, ноги немели, левую руку потянуло вниз. Все же я нашел в себе силы продолжить путь, стремительным рывком перебросил тело из коридора в прогулочный дворик, резко сдал в сторону, остановился, быстро снял кроссовок, вынул из него заточку.
Розочка все понял, закрылся Пробкой и стал торопливо уходить от меня. Но Пробка умирать ради своего дружка не хотел. Он знал, что я мог пырнуть его заточкой сей же миг, нисколечко не задумываясь. Его напугали мои бешеные глаза, и он быстро сдал в сторону.
 
Розочку остановили пацаны, развернули лицом ко мне. В руке у него появилось шило, то самое, которым он меня и проткнул.
Драку заметил контролер, кому-то что-то крикнул и рванул ко мне, снимая с пояса дубинку.
– Стой, Сермягов! – донеслось до меня.
Но только смерть могла меня остановить. Она уже стояла за спиной, однако не удерживала, а даже напротив, подталкивала. И еще я имел время для удара.
Розочка готовился защищаться, шилом выписывал волны перед собой. Однажды он сказал, что розочка – это не только цветок, но и горлышко бутылки с режущими краями. Разве я не мог его назвать в честь такой смертоносной штуковины? Сейчас у него появился шанс доказать, что так оно и было.
За мной бежал контролер. Мне некогда было маневрировать, уходить от ударов. Пришла пора бросаться грудью на амбразуру, и я решился на это. С одного удара Розочка меня не убьет, а если вдруг, то смерть – это не страшно.
Перед моими глазами вдруг мелькнул тот самый домик, который находился у меня за спиной, пока я сидел на камне и смотрел на океан вечности. Так я и не заглянул в него, потому как умер не совсем. А если вдруг, то в этом доме меня ждет вкусный стол, мягкая кровать. Нет, умереть не страшно.
Шило вонзилось мне в живот, в то самое место, где уже побывал нож отмороженного Жарика. А я ударил Розочку в шею.
Кровь снова брызнула мне в глаза. Сначала свет затмило красное, а затем – что-то черное. Я не видел ничего, только чувствовал, как кто-то схватил меня за шиворот и оттащил от Розочки. А удар по голове и вовсе отключил мое сознание.
Снаряд два раза в одну воронку не падает. Так это или нет, не знаю, но одну селезенку два раза точно удалить нельзя. Не было у меня органа, который повредил бы удар спереди. А вот почку я мог потерять, если бы Розочка не промахнулся совсем чуть-чуть.
Я тоже промазал. Войди заточка в шею чуть повыше, и никакие доктора не спасли бы Розочку. А так он выжил. В городскую больницу его доставили в куда более тяжелом состоянии, нежели меня. Я уже выписался, а он все еще оставался там.
 
Суд учел все, выписал мне и за Жарика, и за Розочку. За все про все я получил шесть лет общего режима. Адвокат заявил, что это блестящая победа.
Отец ему, правда, не поверил, но меня призвал к спокойствию. На последнем свидании перед этапом он сказал мне, что я не должен падать духом.
Воспитательная колония для несовершеннолетних – испытание не для слабонервных. Беспредел там – такое же естественное явление, как молоко на губах младенца. Все на чувствах, на эмоциях.
Так оно в общем-то и оказалось. При входе в камеру пацаны попытались устроить мне прописку, но вопрос тут же отпал, когда я назвал свое имя. Все уже знали, что с Леней Писарем связываться себе дороже. Если я не побоялся лечь животом на шило, то и дальше готов биться до конца.
С этой же репутацией я заехал в зону. Поэтому особых проблем у меня там не возникло.
Я повернут был на своем честном имени, но блатная романтика меня трогала мало. В число отрицательно настроенных элементов я попадать не желал, старался избегать всяческих конфликтов как с администрацией, так и со своими новыми товарищами. Вопрос о сотрудничестве я закрыл раз и навсегда, о кружках художественной самодеятельности и слышать не хотел, зато проявил интерес к учебе.
Воспитательная колония давала мне возможность окончить школу. Было бы глупо этим не воспользоваться. Я вел себя ровно, не высовывался, за отличными оценками не гнался, но к восемнадцати годам смог получить аттестат о полном среднем образовании.