Верните мое тело!

Несколько раз, прорываясь из бредово-пьяного сна наружу, Ника успевала осознать происходящее и чуть ли не с криком засыпала обратно в пьяное безумие. Мозг говорил, что всё это происходит не с ней, что это только сон. И он же, немного придя в себя, стонал и пытался забыться.
В очередной раз Ника проснулась уже на рассвете, когда черная мгла ночи тихо переходила в тревожную, серую зыбь.
Сквозь еле открытые веки Ника определила, что ночь ушла. Голова болела, но болела не так, как Ника от неё ожидала. Два или три раза в жизни она уже напивалась, как вчера, и, помня еле перенесённые страдания, каждый раз давала себе зарок не повторять этого в будущем.
В общем, болело, но болело как-то… терпимо. Умирать от головной боли не хотелось, а, вспоминая вчерашнее, хотелось просто умереть. Чтобы обо всём этом не думать.
Ника слегка пошевелилась в кровати, пытаясь не вызвать резкий приступ головной боли, проверяя насколько тело пришло в себя после вчерашнего.
Тело слушалось на удивление хорошо, голова не болела, но общие ощущения не соответствовали обычным. Что-то было не так. Как будто она отлежала не просто руку, а всё тело. Ника хотела провести рукой по боку, но рука дрогнула, и, слегка промахнувшись мимо себя, нащупала рядом с собой в постели еще одно тело.
Собрав все силы, чтобы не взвизгнуть, Ника замерла, словно заяц, почувствовавший присутствие хищника. Тело за спиной храпело, и храпело так, что Ника вдруг поняла, что слышит этот храп уже давно и просто привыкла к нему, как привыкают к журчанию ручья или стуку колёс в поезде. И еще она поняла, наконец-то проведя рукой по бедру, что совсем раздета, и на ней нет ни пижамы, ни трусов.
Мозг, как сошедший с ума компьютер, пытался перебрать все возможные варианты. Это, конечно, не Виталик. Виталик ушёл.
Вчера она пила одна, пока не выключилась. А когда выключилась, нашла кого-то? О ужас! Или даже О УЖАС!
Рывком Ника села на постели, пытаясь прижать простыню к обнажённой груди. Притянув к себе вместо простыни какую-то грубую тряпку, она со страхом оглядела лежащего рядом с ней человека. Все её опасения оправдывались на глазах.
В сереющем свете рассвета лежащая на подушке голова, покрытая кустистой растительностью и бородой, была абсолютно не знакома. И даже в самом страшном сне Ника не стала бы знакомиться с обладателем такой внешности. Он был не то чтобы не красив, он был некрасив и противен!
Содрогаясь от отвращения, Ника опустила глаза и рассмотрела за холмом огромного живота, скрюченный, небольшого размера детородный орган, валяющийся в складках тела незнакомца, словно выброшенный на помойку огурец. Не было ни одного шанса, чтобы изящная, прекрасно скроенная Ника в своём уме не то, чтобы оказалась в одной постели с… вот этим, а даже и заговорила на улице!
Тут до неё дошло, что вокруг пахнет то ли скисшим молоком, то ли козлиной. И, принюхавшись, она, к своему ужасу, поняла, что пахнет от него.
– Бомж! Подобрала на помойке бомжа! – лихорадочно анализировал мозг, но ничего сквозь пьяное бездумие не могло пробраться наружу.
Осторожно, пытаясь не разбудить храпящего бомжа, Ника спустила ногу с постели и застыла каменным памятником, едва нога коснулась каменного, холодного пола.
Комната с каменным полом, постелью и кувшином с парой тазов в углу была ей совершенно незнакома. Свет, пробивающийся из-за неплотно подогнанных ставен, освещал всё достаточно, чтобы понять, что никогда и негде Ника не видела подобного помещения и уж совершенно точно не бывала в нём.
Потолок состоял из каких-то неплотно подогнанных друг к другу палок, на которых была навалена какая-то дрянь.
Больше в комнате ничего не было.
Встав с постели, Ника попыталась найти свою одежду, но, оглядевшись в полутьме, ничего похожего на неё не обнаружила. Правда, на полу валялись две кучи какой-то тряпичной дряни, но воспринимать это как одежду в любой ситуации Ника отказывалась.
Осторожно стащив с бомжа покрывало, на деле оказавшееся чем-то типа рогожи, Ника завернулась в него и остановилась, не представляя себе, что делать дальше. Ее взгляд опять скользнул ниже колышущегося под аккомпанемент храпа живота, и ее опять передернуло от омерзения.
Неужели я дала ему сделать это? – пронеслось в мозгу, и ее чуть не стошнило от отвращения к себе.
Если бы у нее в руках был пистолет, она бы без всяких раздумий разрядила бы его в этот храпящий бурдюк.
Но что бы то ни было, а надо было действовать. На цыпочках, трезвея с каждой секундой от прикосновения ног к ледяному полу, Ника подошла к двери и, отодвинув металлическую щеколду, взялась за деревянную, засаленную ручку. Осторожно открыла дверь.
Коротко скрипнув, дверь отворилась, и Ника, затаив дыхание, вышла в коридор. Впрочем, далеко уйти не получилось. Идти было не то, чтобы некуда, а совершенно непонятно куда. Коридор, обрамлённый наверху сводными, словно в замке, сходящимися потолками, шел в обе стороны, метров на тридцать, и скрывался за поворотом, не дав понять, где тут выход. Ника решилась идти направо, и неровным, пугливым шагом быстро пошла по коридору, стараясь не побежать. За поворотом обнаружился еще кусок коридора, правда поменьше, метров в пятнадцать, заканчивающийся небольшим, стреловидной формы окном.
Миновав странные, то там то тут встречающиеся по ходу коридора двери, Ника подошла к окну и выглянула наружу.
Холодный, туманный воздух и отступающая ночная тьма не сразу дали ей возможность понять, что она видит, а когда стало понятно, Ника отвернулась от окна и прижалось к холодному камню стен лбом.
С высоты где-то третьего этажа открывался вид на двор, как Ника себе представляла, замка. Сбоку стоял навес, из-под которого раздавалось ржание лошадей, круглый бассейн посредине, и чуть поодаль виселица с пятью подобиями тел, тихонько качающихся в дуновении утреннего бриза.
Повернувшись и посмотрев ещё раз, Ника убедилась, что это не подобия тел, а вполне себе обычные покойники, правда, лишенные глаз.
– Это может быть киностудия... – пытался не сойти с ума мозг, но тяжёлый запах конского навоза и лошадиного пота, долетавшего до её окна, подсказывал, что работать в таких условиях киностудия бы не стала.
Ноги начало судорожить от непрерывно идущего с пола холода камней.
– Нет, так я далеко не уйду, надо вернуться в комнату к бомжу и взять тряпки с пола. По крайней мере, обмотаю ступни.
Открыв предательски скрипнувшую дверь, Ника замерла в дверном проёме. Бомж больше не спал, а стоя над одним из замеченных ранее тазов, мочился в него, помогая себе одной рукой, а другой почесывая себя где-то в районе задницы.
Повернувшись на скрип, он недовольно повернул голову к двери, но, увидев Нику, кивнул и отвернулся, продолжая своё дело.
– Ты сегодня рано встала, Клара. Я думал, после вчерашнего ты раньше солнца не встанешь, – произнёс он, потряхивая рукой с зажатым в ней стручком. – Раз так, идём я тебя попользую, пока утренние силы не ушли. Вставай на колени, дура.