Моя темная королева
Я быстро отвожу глаза, пока не привлекла ничьего внимания, и набрасываюсь на первую за долгое время горячую пищу. И до того увлекаюсь, что вздрагиваю, когда один из стариков подает скрипучий, как ржавое колесо, голос:
– Эй, Охотник, ты ведь тоже его видел! Скажи этой развалине, что я не брешу.
– Кого видел? – вяло отзывается, очевидно, Охотник, сидящий за ближайшим ко мне столом, при этом так и не поднимая головы от давно опустевшей тарелки.
– Кого-кого, олвитанца безглазого. Почитай, седмицу слепо по округе шарит да на руинах дворцовых сидит – никак яйца высиживает. Али вру?
Наверное, я перестаю дышать, потому что зал подергивается дымкой и начинает вращаться, но тихонько вскрикнувший Кайо приводит меня в чувство. Он так и сидит в мешке и, встрепенувшись, едва не падает со скамьи – я едва успеваю ухватить холщовую лямку. Едоки же на птичий клекот внимания не обращают, но беседа о безглазом олвитанце их слегка оживляет.
– Не врешь, – наконец отрывается от тарелки Охотник, и я вижу, что левая сторона некогда красивого лица совсем еще молодого мужчины изборождена глубокими шрамами. – И впрямь ходит слепой по городу, про королей да принцесс расспрашивает и на руинах гнезда вьет. Бургомистр послал было нас его прогнать, да жалко ж калечного.
– Ишь, жалостливый какой, – фыркает бородач за соседним столом. – Будто сам не калечный.
– Правый глаз у меня отлично видит, – отвечает Охотник, – мимо морды твоей не промахнусь. Да мимо такой и слепец бы не промахнулся…
– Вражину бы с таким пылом гнал, как своим угрожаешь, – встревает третий, скинув капюшон и внезапно оказавшись худощавой девушкой с толстой рыжей косой и чистым, звонким голосом.
– Да какой из него вражина – шагу без палки ступить не может.
– И поздно его уже гнать, – поддерживает затеявший этот спор старик. – Вот года три назад надо было корабли их на подходе топить, а вы встречали как дорогих гостей. Теперь жизнь у них не слаще нашей.
– А то и горше, – бормочет его сосед, – раз к нам побитые ползут.
После изначального тягостного молчания столь бурная беседа, да еще и на волнующую меня тему, сбивает с толку. Я ошалело моргаю, прижимая к груди мешок с притихшим Кайо, и перевожу взгляд с одного незнакомца на другого. Я, конечно, хотела послушать местные сплетни, но они будто нарочно… Не бывает таких совпадений.
– А ты что думаешь, парень?
Я не сразу понимаю, что вопрос обращен ко мне, и несколько секунд молча глазею на задавшего его Охотника.
– Я? – уточняю внезапно севшим голосом.
– Ты, ты, – хмыкает первый старик – лысый как коленка. – Или думал, мы все тоже слепцы, что тот олвитанец, и чужака не приметим?
Его седой приятель кивает.
– Приметим-приметим. Но на еще одного олвитанца ты не тянешь, уж больно бледный.
– И мелкий, – вновь фыркает бородач.
– Для тебя все мелкие, в ком хотя бы пяти пудов не наберется. – Девушка закатывает глаза.
– Я не олвитанец, – быстро вставляю я, почти сползая под стол.
Раз уж приняли за парня, то и не стоит доказывать обратного, хотя обмануть кого-либо я не стремилась. Просто нет во мне девичьей мягкости, давно нет, а волосы так и вовсе с самого детства ниже плеч не отрастают – твоя месть за неосторожно брошенное слово.
– Так что скажешь, не олвитанец? – вновь спрашивает Охотник, прищурив правый глаз. Левый под гнетом шрама и так остается закрытым. – Стоит прогнать слепого из города или пусть себе бродит?
– Зачем гнать, если зла от него никакого, – тихо отвечаю я, и здесь бы остановиться, но я слишком долго молчала. – Всякий может в беде оказаться, лучше б спросили, чем помочь.
– Тьфу, никак святошу к нам занесло, – сплевывает лысый старик и вдруг отворачивается, вновь нависнув над кружкой.
Остальные четверо и затаившийся в тенях трактирщик согласно гудят.
– Ты тут поменьше помощь ближнему проповедуй, малец, – советует напоследок Охотник, не то скривившись, не то улыбнувшись, – или вперед слепого из города погонят.
И на этом они теряют ко мне всякий интерес. Рыжая быстро подсаживается к Охотнику и, склонившись, что-то жарко шепчет в его уцелевшее правое ухо. Их грузный собеседник в который раз фыркает, бросает на стол монеты и размашисто шагает к выходу. Старики тихонько ворчат друг на друга, похоже, продолжая спор в более тесной компании. А надо мной вновь нависает тень трактирщика.
Вот только смотрит он не на меня, а на мой чересчур подвижный мешок.
– Выпусти тьму, – говорит наконец трактирщик, не дождавшись от меня ни слова. – Здесь никто не обидит.
Я не удивлена, что он знает про мою вторую половину. Думаю, все здесь знают, раз уж с ходу обозвали святошей, и зла никто из них действительно не причинит. Вот только мешок защищает Кайо отнюдь не от людей и даже не от монстров. Мешок бережет его от любого проблеска солнечного света, а обеденный зал, несмотря на затененность, все-таки не глухой подпол. Мало ли, занавеска на окне дрогнет, или дверь кто-нибудь распахнет так широко, что лучи и до нашего угла дотянутся.
Кайо не просто тьма, которая отделилась от меня, как и от всякого пастыря, в раннем детстве, позволяя целиком сосредоточиться на светлых чарах. Нет, он лишь часть этой тьмы, ибо остальное вернулось в мои вены в миг недолгой смерти, и теперь Кайо недостает силы сопротивляться солнцу.
Неуязвим он только по ночам.
Я неуверенно качаю головой, накручивая на запястье лямку.
– Моя тьма особенная, – все же объясняюсь полушепотом я.
Вряд ли трактирщик что-то понимает. Он хмурится, сверлит взглядом мешок, будто надеется прожечь в нем дыру или увидеть сквозь плотную ткань, но затем все-таки кивает и снова уходит.
Я стараюсь доесть побыстрее. Вдруг начинает казаться, что каждый в этих стенах в курсе, кто я такая, что задумала и куда направляюсь. И разговоры их неслучайны, и на тьму мою они хотят взглянуть, убедиться…
Глупость, конечно, несусветная. Обо мне и в лучшие времена никто не знал, так с чего бы чему-то меняться сейчас? Но доводы разума спокойствия душе не добавляют, и, быстро сунув оставшийся кусок хлеба в карман, а на стол положив несколько монет, я вскакиваю, готовая уйти.
И утыкаюсь носом в широкую грудь Охотника.
– Мы проводим, – слышу я над головой его тихий голос и отшатываюсь.
Они стоят плечом к плечу, Охотник и рыжая. И смотрят на меня одинаково насмешливо и будто с жалостью.
– Куда? – переспрашиваю глупо.
– Во дворец, – чеканит рыжая, и они, развернувшись, шагают к выходу.
А мне ничего не остается, кроме как бежать следом.
