Призрак пера

– То есть? Моя речь слишком сложная?
Иногда Фабио думает, как непросто быть Вани. Это бесконечное давление. Десятки учеников, которые подталкивают друг друга локтями в первый учебный день и тыкают в тебя пальцем, не сдерживая любопытства и гадая, как ты выглядишь. Родители одноклассников, разглядывающие тебя под микроскопом, пытаясь обнаружить что-нибудь эдакое в твоем поведении, что бы их успокоило: пусть ты и суперумная, но твои мама с папой наверняка за чем-то недоглядели. Учителя, которые каждую твою четверку по своему предмету считают личной обидой и чувствуют себя преданными. Серьезно, иногда Фабио удивляется, как Вани вообще в этом всем живет. Иногда. Бо́льшую часть времени его это не волнует. Как сейчас, когда он очень занят размышлениями над тем, что же не так в его исключительнейшей речи.
Вани разворачивает свой листок. В клеточку, вырванный из тетради по математике. Убористый остроконечный почерк покрывает обе страницы.
– Не пойми меня неправильно, твоя речь чудесная, и я благодарна, что ты дал мне ее прочитать заранее. Но… начнем с того, что она слишком длинная, а внимание наших одноклассников, как мы знаем, и наносекунды не держится! И потом… – Она указывает на первый из подчеркнутых карандашом абзацев, на ее ногтях фиолетовый: – «Как учит Кант, категорический императив предопределяет наше поведение в политической сфере…» Канта проходят в выпускном классе, то есть четыре пятых учеников даже не поймут, о чем ты говоришь, только выпускники. Так ты рискуешь показаться непонятным, даже хуже – показаться ботаником-снобом, который вызубрил школьную программу наперед и теперь заставляет всех других чувствовать себя неучами…
– Ну… если рассматривать культуру и личную инициативу с точки зрения негативных характеристик… я просто хочу как можно больше отличаться от этого придурка Мазерати, который наверняка что-то пробубнит про выпускной и разрешение курить в уборных и все, – ворчит блондин.
Она кивает. От ее внимания не ускользнуло, что Марчелло Мазерати – парень, который недавно начал встречаться с Микелой Мелькьорри, кудрявой девочкой из «Б» класса, за которой Фабио ухаживал весь прошлый год, и что этот факт, должно быть, оказал некоторое влияние на яростное желание Фабио раздавить противника в лепешку. И все же она старается отогнать эту мысль.
– Милый, я не говорю, что ты должен стать как этот кретин. В идеальном мире ты был бы самым лучшим кандидатом. Но наша школа – не идеальный мир, а одни идиоты, это ты и сам всегда повторял, и ты точно получишь больше голосов, если воспользуешься своими интеллектуальными способностями, чтобы… извини, но чтобы манипулировать ими, вот. Знаю, тебе с твоей щепетильностью эта идея кажется отвратительной. Но это же не ради личной выгоды, а ради общественной…
Выражение лица юноши постепенно становится все более заинтересованным, и она это замечает. Даже несмотря на то, как он с показной неохотой говорит:
– Что ж, послушаем.
– Чудесно! – восклицает она с облегчением и благодарностью. – Например, если ты здесь вместо Канта скажешь… – И она начинает предлагать ему варианты правок для предвыборной речи, с искренней радостью, что оказалась ему полезна и не дала выставить себя в смешном свете перед сотней безжалостных подростков.
На следующий день Фабио Оливари выступает на собрании с речью настолько идеально выверенной, что выигрывает выборы.
– Я бы никогда не справился, если бы не твои советы, – шепчет он Вани, обняв ее, и она чувствует себя Элеонорой Рузвельт.
Семнадцать дней спустя Фабио Оливари бросает Вани Сарку, называя ее той еще занудой, которой лишь бы критиковать да советовать, когда не просят, и упрекая в том, что она подрывает его самооценку, сама всегда права и возомнила себя незнамо кем. Он снова сходится с Микелой Мелькьорри, которая подошла поздравить его с победой, а также с тем, что «он стал настоящим мужчиной, практичным, твердо стоящим на земле, а не тем заносчивым ботаником, каким был год назад».
Вани реагирует спокойно, ведь все ясно.
В конце концов, Фабио просто придурок.
Хотя и жаль.
Тот момент в образе Элеоноры Рузвельт был неплох.
  
Глава 11. Центр

Все утро мысли в голове упорно повторяют один и тот же маршрут: «Я дома. Все хорошо. Я за компьютером, заканчиваю шестую главу книги Бьянки. Я провела ночь с Риккардо». Небольшим усилием воли заставляю себя вернуться к разумным рассуждениям и снова утыкаюсь в монитор. «Сейчас вставлю параграф на тему осознанного прощения. Неплохая идея. Ангелы любят говорить о прощении. Тогда, возможно, неминуем другой параграф о связи между прощением и правосудием, но можно оставить его до следующей главы. А еще я провела ночь с Риккардо».
А что, ночь оказалась впечатляющей. Совершенно естественно, что я о ней вспоминаю. Жаль только одно.
Я совсем не поняла, встречаемся мы теперь с Риккардо или нет.
Блин. Не могу поверить, что думаю об этом. Нельзя просто взять и выйти из дома парня, с которым провела ночь, и ночь чудесную, и задаваться такими вопросами. Нужно было спросить. Ага, и как же о таком спрашивают? «Извини, я только хотела понять, так мы теперь вместе? Просто чтобы знать, что делать с противозачаточными». Не-е-ет. Ну конечно же, Риккардо не думает, что мы теперь вместе. Будем реалистами. Начнем с того, что он не произнес ничего из следующего списка: «мы вместе/быть вместе», «девушка/парень», «до скорого/до вечера». Я не утверждаю, что обязательно все надо проговаривать вслух, бывает, что взаимопонимание настолько полное, что намерения обоих сторон считать себя парой совершенно недвусмысленны. (И, если откровенно, взаимопонимание между нами этой ночью вполне можно отнести к данной категории.) Вот только такой системе я не доверяю. В истории полным-полно несчастных, доверившихся «взаимопониманию», которые уже не сомневались, что партнер превратит их в спутницу жизни, а потом в ответ по телефону слышали: «Какая Антонелла?» Я предпочитаю официальное объявление, возможно, на гербовой бумаге и с подписью внизу.
Вот только никакого официального объявления не было, поэтому итог такой, что ничего, вот именно, ничего не дает мне права предполагать, что Риккардо теперь считает меня своей девушкой.
Это настолько очевидно, что даже не знаю, почему еще об этом думаю.
Кристально ясно.
Как день.
Ладно, посмотрим правде в глаза. Только больной на голову может захотеть сделать Вани Сарку своей девушкой. И Вани Сарка захочет стать чьей-нибудь девушкой, только если у нее самой появятся проблемы с головой. Святой боже, с тем же успехом можно встречаться с бурым медведем. Хорошо, Риккардо действительно заморочился, это правда. Подарки. Приглашения. Кондитерская. Обычно все эти трюки нужны, только чтобы дело дошло до постели, хотя Риккардо достаточно и десятой доли усилий – и вот у него уже охапки двадцатилетних студенток с обожанием в глазах и антигравитационными формами. Поэтому я понимаю, что действия Риккардо могут показаться чем-то серьезным. Но мы забываем, что у меня мерзкий характер. Это знаю я, это знает Риккардо, это знают все. Возможно, если на Марсе есть жизнь, то и они тоже знают, и где-то на равнинной впадине Элладе ученые, научившись расшифровывать марсианскую письменность, прочитают крупные буквы: «У Вани Сарки мерзкий характер». Так что правдоподобнее? Что Риккардо просто хотел со мной переспать, пав жертвой физического влечения, или предложить стать его девушкой, завороженный моим мерзким характером? Оба варианта маловероятны, но если бы пришлось выбирать, я вполне уверена, что мой характер хуже внешнего вида, и, клянусь, это не комплимент собственной внешности. Таким образом, в свете последних рассуждений можно прийти к выводу раз и навсегда, что Риккардо не считает и никогда не собирался считать меня своей девушкой.