Кит на пляже
Я чувствую, как Игорь поднимает руку к моей голове. И гладит меня. Он не умеет гладить. Пытается сделать так, как делают другие. Я чувствую, что его пальцы упираются мне в макушку и съезжают по голове к шее, он даже пытается потрепать мне волосы, как делает папа. И потом снова и снова… Мне смешно. У меня текут слёзы, я смеюсь, а Игорь повторяет:
– Окей, окей, окей, всё окей, окей, всё, всё, всё…
Я поднимаю голову, смотрю на него и улыбаюсь. Игорь улыбается в ответ. Очень широкой улыбкой, как будто он соревнуется в чемпионате мира по улыбкам; лицо у него расплывается в смешную маску. Он смеётся, ржёт. Капли его слюны приземляются мне на лицо. И опять смеётся.
– Что? Что смешного? – спрашиваю я его, тоже сквозь смех.
– Ты-ы-ы-ы-ы-ы… ты думала, что я в воду. Что прыгну. Туда, в воду.
– Да, – говорю я, – я испугалась.
– Ты-ы-ы-ы-ы, – снова ржёт он как конь и тыкает в меня толстым указательным пальцем, – ты чего боишься. Я не дурак! – восклицает он и со смехом запрокидывает голову. – Не-е-е-е-е-е дурак! Я знаю, что мы штучки на ручки забыли дома. – Это он про нарукавники. И смеётся не переставая. Я тоже не переставая смеюсь.
Потом мы садимся на скамейку. Я держу его за руку. Вижу, что глаза у него слипаются. Он устал.
– Пойдём домой, – говорю я.
Он не отвечает, только стискивает мою руку.
– Пошли! – говорю я.
Он не шевелится. Только стискивает руку.
– Надо домой. Дома тепло. Слышишь, Игорь? – И я тихонько трясу его.
– Не-е-е-е-е-ет, – тихо стонет он. – Тут. Спать тут. – И медленно укладывается на скамейку.
– Эй, эй! – кричу я и склоняюсь над ним. Глаза у него закрыты. Он дышит. Тяжело дышит. По-прежнему держит меня за руку и стискивает её. Мне кажется, что я чувствую в своей ладони биение его сердца.
– Нельзя спать, Игорь! Надо домой!
Я вижу, как он пытается открыть глаза. Он слышит меня, но проваливается в сон. Я вижу белки его глаз. Знакомое зрелище. Когда ему нужен инсулин, он всегда такой. Наша ночная прогулка его вымотала. Он слишком переволновался, слишком устал. Когда у него закатываются глаза, когда он начинает хрипеть и бормотать, мама с папой понимают, что ему нужен инсулин. После этого ему сразу становится легче. Я злюсь на себя: почему я никогда не интересовалась, что с ним делают, как он себя чувствует, чем болеет? Как его теперь поднять? Он тяжёлый. Я и руку-то его не могу сдвинуть.
– Игорь, Игорь! – Я легонько ударяю его по лицу, а он что-то бормочет, чмокает губами, открывает их, как будто заглатывает воздух.
Всё это была плохая идея. «Плохая идея, плохая идея, плохая идея, плохая идея… – повторяю я, без толку снова и снова обходя скамейку. – Что делать? Что мне делать? Что делать?» Повторяя это, я понимаю, что в своей тревоге я веду себя как Игорь. Повторяю и повторяю. Ищу решение и не нахожу. Телефон! Но я оставила телефон дома. Кому-то всё-таки надо позвонить. Я помню, что наверху, на противоположной стороне улицы, многоэтажный дом, на первом этаже магазин. А перед магазином телефон. По-моему. Надеюсь.
– Игорь, Игорь, подожди здесь. – Я склоняюсь к его лицу. – Я сейчас найду телефон и позвоню, подожди, – говорю я ему, хотя знаю, что в этом состоянии он никуда не денется; но мне всё равно страшно, что он каким-то образом докатится до реки и упадёт в воду. – Обещай, что подождёшь меня. Дай честное слово, Игорь!
Услышав «честное», Игорь слегка дёргается, глаза не открывает, но губы у него слегка шевелятся.
– Честнослово, честнослово, – бормочет он едва слышно.
Я снимаю свой пуховик и накрываю его. Потом бегу вверх по берегу, к улице. Оглядываюсь на бегу. Мне страшно, что с ним что-то случится, что он встанет и опять попрётся к воде. Но раз он дал честное слово, он с места не сдвинется.
Ряд домов. Ищу магазин. Вижу низкую постройку и мерцающую неоновую надпись. «Лишь бы таксофон работал, лишь бы работал, лишь бы работал», – повторяю я. Вот он! Я с ужасом замечаю, что пластиковая капсула вокруг телефона вся разбита. Подбегаю, хватаю трубку. Гудок. Работает! Вытаскиваю из кошелька карточку, которой пользуюсь в автобусе, сую её в щель. Работает! Ура! Работает! Сейчас позвоню… кому? Папе. Я знаю его номер? Не уверена. В мобильнике он называется «папа». Какой же у него номер, какой, какой? Набираю. Жду. Слышу голос: «Неправильно набран номер». Я ошиблась, или он опять забыл заплатить за телефон? Ещё раз пробую. «Неправильно набран номер». Кому ещё можно позвонить? Спасателям. В полицию. Да. Позвоню в скорую помощь… Хотя… Игорю нужен только инсулин и оказаться в тепле как можно скорее. Если отправить его в больницу, ему будет хуже; потом они позвонят родителям, те перепугаются… Лучше попробовать как можно скорее доставить его домой. Но я одна не справлюсь. Он как кит, выбросившийся на пляж. Тяжёлый, неуклюжий. Я вспоминаю, что у меня в кармане листок с номером учителя фоно.
«Если вдруг потеряешься в мировом пространстве и тебе будет некого позвать на помощь…» Я вспоминаю, что он сказал мне на последнем уроке, вроде как в шутку.
Я вытаскиваю из кармана смятый листочек. Набираю номер. Гудок. Гудок. Если он не ответит, позвоню спасателям. Гудок. Гудок. Конечно, не ответит. Ночь же. Он спит. Да и не имел он в виду ничего серьёзного. Так, болтовня. Всегда обращался со мной как с ребёнком. Старики, которые душатся духами с запахом лимона и гнилых фиалок, ничего всерьёз не говорят, никогда ничего серьёзного в виду не…
– Алло?
– Я… я… – бормочу я.
– Ника. Что случилось? – Сразу меня узнал.
По-моему, я заплакала. У него на глазах я бы ни за что плакать не стала, а тут не выдержала. Я была рада. Очень рада. От сердца отлегло. В мире есть человек, пусть даже это учитель фоно, которому до меня есть дело. Я рассказала ему, что случилось. Он несколько раз переспросил: «Погоди, погоди, какого брата? Я не знал, что у тебя есть брат»; потом спросил, где мы, я ему сказала, он ответил, что знает, где это, что живёт не очень далеко, что сейчас же приедет, на машине, сказал, что приедет. Не ныл, что очень поздно, не спрашивал, не рехнулась ли я, зачем звоню ему посреди ночи, выслушал меня и решил мне помочь. Вообще не раздумывал. Сейчас приедет. Сейчас он приедет.
Мне не надо звонить спасателям или в полицию. Препод по фоно меня спасёт.
Я перебегаю дорогу и спускаюсь к пляжу. Издалека вижу скамейку. Она пуста. Я до смерти пугаюсь. Игорь пошёл к воде! Я на полной скорости сбегаю вниз, к скамейке. Игорь лежит рядом. Видимо, свалился. Я бросаюсь к нему.
– Игорь, Игорь! Эй, Игорь!
– Сестра-а-а-а… – медленно произносит он, – моя сестра-а-а-а. Я люблю сестру. Очень люблю сестру.
Пытаюсь его сдвинуть. Он тяжёлый. Кое-как удаётся его посадить, прямо на земле. Видимо, ему немножко получше, хотя вид у него совершенно отсутствующий, как будто он спит. Обратно на скамейку мне затащить его не удастся. Он тяжёлый, и помогать мне не сможет. Я кладу на землю свой пуховик и с большим трудом подтаскиваю его так, чтобы он лежал более или менее на нём. Так лучше. Нельзя лежать на земле. Слишком холодно. Мне кажется, он в полубреду бормочет: