Кит на пляже

Захожу в дом и направляюсь на кухню. Есть хочу. Папа с мамой, видимо, смотрят телевизор.
– Я тебе приготовила ньокки, – кричит мама из гостиной.
«Ты их сварила, а приготовила их Бреда», – думаю я. Отвечаю:
– Спасибо, мамочка! – Причём с особым напором на «мамочку». Я так говорю, только когда хочу ей сказать ещё что-нибудь. Как сейчас. Сажусь за кухонный стол и ем. Я голодная como un lobo, как волк, по-испански говоря.
Папа заходит на кухню.
– Ну как оно?
– Что? – спрашиваю я с набитым ртом.
– Испанский.
– Я сначала ещё была на фоно.
– Точно! И как было на фоно?
– Старика не будет целый месяц. У него экзамены.
Папа кивает. Ничего не говорит. Стоит посреди кухни и смотрит на меня. Я макаю ньокки в соус. Томатный соус с маленькими кусочками мяса. Бреда гений.
– А что в школе? У тебя всё собрано?
– Сейчас проверю.
– А уроки на завтра?
– Их я ещё в школе сделала. Математику – когда помогала Алексу. В рабочей тетради у меня все задания выполнены как минимум на месяц вперёд. Ты слышал, что он сегодня упал и разбил нос? Я ему промыла рану, Бочонок меня похвалил. Глядел на меня грустно-грустно, как тот маленький орангутан в зоопарке.
– Бочонок – это кто? – спросил папа.
– Физкультурник. У него пузо вот такое, – объяснила я; странно, что он не знает, кто такой Бочонок.
– Это он смотрел грустно, как орангутан?
– Не-е-ет! – воскликнула я и засмеялась. Папа такой трогательный, когда чего-то не понимает; настоящий рассеянный учёный. – Ну ты скажешь, пап. Алекс смотрел, как маленький орангутан, – помнишь, когда в прошлую субботу мы ходили в зоопарк, когда дождь лил, как будто начался всемирный потоп, и видели орангутана, который остался без банана, у него брат его украл, и вот точно такой же печальный взгляд…
Папа усмехается:
– Я ничего уже не понимаю. Кто у кого украл банан?
Я удручённо вздыхаю. Папа вообще очень умный. Он доктор наук, причём по двум специальностям. Но иногда бывает таким же медленным, как в общем и целом все старики.
– Что у вас тут? – Внезапно в дверях появляется мама. На ней чёрный костюм. Меня больше всего раздражает, что она дома одевается так, как будто собралась в гости. Или как будто отправляется на какой-нибудь торжественный концерт.
– Вы куда-то идёте? – спрашиваю я.
Папа мотает головой:
– Нет. Почему ты спрашиваешь?
– Мама одета так, как будто вы собрались на похороны.
– Опять издеваешься, – говорит мама и обиженно смотрит на отца.
– Или по крайней мере на государственный праздник, – добавляю я.
– Марьян, – говорит мама, – твоя дочь меня постоянно сводит с ума.
– Она и твоя дочь, – говорит папа.
– Да, – киваю я, – дорогая мамочка, я и твоя дочь тоже. Ты бы надела разок ради меня что-нибудь пёстренькое.
Мама смотрит на меня, как будто я только что поцарапала её новый автомобиль. Потом переводит взгляд на отца. На него она смотрит, как будто он её страшно разочаровал, и говорит:
– Вы совершенно одинаковые. Я пошла в зал, посмотрю новости. – Поворачивается и уходит.
– В гостиную! – кричу я вслед. – Наш зал – это обыкновенная гостиная!
– Тсс-с! – Папа прикладывает палец к губам. – Разбудишь…
Я встаю и кладу тарелку в раковину.
– Пошла заниматься, – говорю я и пытаюсь пройти мимо него в коридор, чтобы оттуда подняться по лестнице в свою комнату. Но папа дотрагивается до моей руки.
– Ника, – и смотрит в глаза, – у тебя всё в порядке? – У него красивые коричневые глаза. Карие. Как у меня. У мамы голубые.
– Да, всё в порядке, – отвечаю я.
Он опускает руку, и я бегу наверх, перескакивая через ступеньки, и вбегаю в свою комнату.
Закрываю дверь на ключ.
Складываю в сумку то, что мне понадобится завтра на уроках. Биология. Обожаю её. Преподавательница старая-старая, совсем как мамонт. Она нам призналась, что уже пятнадцать лет преподаёт биологию; мы рассчитали, что ей, значит, лет сорок, хотя кажется, что сто. Лишних сто лет ей запросто можно приписать за то, как она одевается. Больше всего она любит ткани в клетку. Причём серые. Она ужасно довольна, что может преподавать нам биологию. Больше всего любит растения, в смысле ботанику. В этом мы сходимся. Я тоже обожаю растения. Я думала, какую кличку ей дать. Вспомнила одно болотное растение – Rubus chamaemorus, морошку. Это ягода, но у неё ещё есть красивые белые цветки. Нашу учительницу зовут Грета, но имя Морошка вполне уместное. Но тут такое дело: когда она рассказывала нам про исчезающие виды растений, она ужасно переживала. Чуть не плакала. «Подумайте, друзья, каждый день на нашей планете вымирает какой-нибудь вид растений. Разве это не ужасно?» Она закрыла рот руками, а глаза превратились в два мокрых высокогорных озера. Мне она очень нравится. И я ей. А прозвище не прижилось. «Морошка» ей явно не подходит. Подумаю про что-нибудь ещё.
Перед новогодними праздниками я предлагала ей, чтобы мы всем классом сделали какой-нибудь гербарий. Альбом с растениями. Каждый мог бы принести те растения, которые растут около дома, поблизости. У каждого ученика в гербарии был бы свой раздел; например, у Алекса – те растения, которые растут около отцовской автомойки, у Петры – те, которые растут под её многоэтажкой. Так что этот гербарий класса заодно был бы таким ботаническим дневником окружающей среды для нас всех. Учительница очень воодушевилась. В результате я собрала двенадцать растений, все определила и описала. Барбка принесла только крапиву; папа мне помог найти её латинское название – Urtica dioica; на этом всё и кончилось. Остальные оправдывались тем, что вокруг их домов никаких растений нет, один асфальт. Петра подняла руку и сказала, что у нас и так школьных обязанностей полно и на дополнительные задания, которые кое-кто придумывает из вредности – при этом она посмотрела на меня, – нет времени. Очередная горькая истина: большинство моих одноклассников – лентяи, причём ужасно скучные. Чтобы я не слишком расстраивалась из-за своего класса, учительница, Грета, тоже принесла растения, которые собрала около дома и в парке, через который она ходит каждый день. Так что гербарий класса превратился в гербарий учительницы Греты – которую я для себя всё-таки называю Морошкой – и мой. И ещё у Барбки отдельная страница с крапивой, Urtica dioica.
Короче, биология – это здорово. Завтра ещё два урока математики, история, которую я обожаю, и музыка; это, честно говоря, смертельно скучно. Со своими пятью годами за фортепиано я на несколько световых лет опережаю одноклассников, которые всё ещё путают четвертушки и осьмушки. Только когда мы занимаемся музлитературой, мне не скучно, потому что тогда мы обсуждаем жизнь великих музыкантов. Это меня очень интересует. Папа мне достал отличную книгу про Моцарта, и я подготовила для одноклассников реферат. Даже кое-что сыграла им из пьес Моцарта. Но их это не очень заинтересовало. Кроме Алекса, который сказал: «Ого, как у тебя пальцы шевелятся!»