Продается волшебное королевство

И все как один пытались убедить его в том, что подобная ситуация вполне в порядке вещей и что он, подобно всем нормальным людям, должен в это поверить. Однако Бен просто не желал мириться с таким положением дел, поэтому он был совершенно измотан и опустошен от пустословия. Но разве он мог что-нибудь изменить? И потому он, расстроенный и обозленный, отправился на работу, пробормотал девушкам в приемной невнятное приветствие, подхватил телефонограммы и закрылся в своем кабинете, чтобы спустить пар в одиночестве. Не прошло и пяти минут, как в дверях появился Майлз.
— Ну и ну, ты сегодня — воплощенный луч света в темном царстве, — жизнерадостно приветствовал он Бена.
— Это точно, — согласился тот, откидываясь на спинку кресла. — Сама жизнерадостность.
— Что, слушание зашло в тупик?
— Оно вообще не состоялось. Какой-то невежда снял его с повестки. И состоится оно, как мне сообщили, не раньше чем рак на горе свистнет и выпадет снег в преисподней. — Бен покачал головой. — Что за жизнь!
— Эй, она же не кончена. К тому же в нашей работе всегда действует правило: поспешай медленно. Время — это все, что у нас есть.
— Я уже сыт всем по горло!
Майлз плюхнулся в кресло для посетителей, стоявшее перед длинным дубовым столом. Это был мужчина сорока с лишним лет, крупный, с густыми темными волосами и усищами, придававшими его благообразной физиономии карикатурную завершенность. Его глаза, обычно полуприщуренные, медленно раскрылись.
— Знаешь, в чем твоя проблема, Бен?
— Наверное. Ты мне не раз объяснял.
— Так почему ты не следуешь моим советам? Перестань постоянно пытаться изменить вещи, которые изменить невозможно.
— Майлз…
— Смерть Энни и наше судопроизводство — ты не можешь ничего поделать ни с тем, ни с другим, Бен. Ни теперь, ни когда-нибудь еще. Ты похож на Дон Кихота, сражающегося с ветряными мельницами! Ты разрушаешь свою жизнь, понятно тебе или нет?
Бен отмахнулся от своего друга:
— Ничего мне не понятно. И потом, обе части твоего уравнения не равны. Я знаю, что ничто не может вернуть Энни, — я смирился с этим. Но что касается судопроизводства, той системы правосудия, которую мы знаем, которой мы должны служить, — может быть, еще не все потеряно.
— Ты должен иногда прислушиваться к тому, что сам говоришь. — Майлз вздохнул. — С уравнениями у меня все в порядке, старик. Они всегда выходили у меня до боли правильными. Ты так и не смирился со смертью Энни. Ты замкнулся в своей проклятой раковине, потому что не можешь принять все, что произошло, — как будто, если жить таким способом, можно что-нибудь изменить! Я твой друг, Бен, может быть, единственный, кто у тебя остался. Вот почему я могу говорить с тобой обо всем, и ты не можешь позволить себе потерять меня!
— Майлз подался вперед. — А вся эта ахинея относительно того, какие беспорядки происходят в судопроизводстве, напоминают мне слезливые воспоминания моего папеньки о том, как он ходил по сугробам в школу за пять миль от дома. Что же прикажешь мне делать — продать машину и ходить на работу пешком от Бэррингтона? Время не повернешь вспять, как бы сильно тебе этого ни хотелось. Ты должен принимать действительность такой, какая она есть.
Бен выслушал Майлза не прерывая и согласился только в одном: как лучший друг он имел право разговаривать с Беном подобным образом. Но у Майлза всегда было другое отношение к жизни, он предпочитал жить в согласии с действительностью и не пытался переделать ее. Он просто не понимал, что в мире есть какие-то вещи, с которыми трудно смириться.
— Забудь ненадолго об Энни. — Бен сделал многозначительную паузу. — Позволь мне предположить, что изменения — это главная цель для людей, недовольных существующим положением вещей. Позволь мне также предположить, что, для того чтобы изменения произошли, чаще всего требуется приложить усилия, а не просто пожелать. К тому же должны сложиться определенные условия — об этом говорит весь исторический опыт. Следовательно, то, что было хорошо задумано, не должно пойти прахом, понятно?
Майлз поднял руку:
— Послушай, я не говорю…
— Почему бы тебе, Майлз, не признаться честно, что ты удовлетворен тем порядком судопроизводства, который все чаще практикуется в нашей стране? Ты можешь утверждать, что он так же правилен и справедлив, как пятнадцать лет назад, когда мы только начинали заниматься своим делом? Ради Бога, посмотри, что происходит вокруг! Мы увязли в трясине крючкотворства, в котором не под силу разобраться даже нашим судьям и адвокатам. Мы любим называть себя великими профессионалами, мы возделываем подчас даже не одно, а два поля деятельности, и все это якобы для того, чтобы поддерживать себя в форме. Наши суды медлительны и перегружены. Судьями часто становятся посредственные юристы, усаживающиеся в свое кресло только благодаря связям. Адвокаты, выходящие из юридических школ, относятся к своей работе только как к способу заработать большие бабки и попасть в газеты — где уж там помогать людям. Люди здесь значат чуть ли не меньше, чем в нацистской Германии. Мы занимаемся рекламой — саморекламой! Словно торговцы подержанными автомобилями или мебелью! Наше образование оставляет желать лучшего. Наша жизнь беспорядочна. Мы дергаемся, как марионетки, пытаясь улучшить свое положение!
Майлз уставился на него, оценивающе склонив голову:
— Ты все сказал?
Слегка порозовев, Бен кивнул:
— Да, наверное. А что, я что-нибудь упустил? Майлз покачал головой:
— Да нет, наговорил с три короба. Полегчало?
— Весьма. Спасибо.
— Отлично. Тогда позволь добавить кое-что напоследок. Я выслушал все, что ты сказал, я впитал каждое слово, и, надо же, с большей частью сказанного я согласен. И все же я говорю: ну и что? Тысячи подобных речей уже произнесены на тысячах собраний, тысячи статей написаны на те самые темы, которые ты столь красноречиво затронул в своей тираде, а много ли толку от всего этого? Бен вздохнул:
— Не много.
— Слабо сказано. А коли так, каких перемен, думаешь, ты сможешь добиться в одиночку?
— Не знаю. Но дело-то не в этом.
— Нет, я думаю, что это тебе не по зубам. Тогда какого черта? Если ты хочешь развязать единоличную войну с этой системой, чтобы изменить ее, — честь и слава тебе. Но некоторая умеренность в высказываниях все же не повредит. Нет, тебе нужно взять отгул, позаниматься какими-нибудь пустяками, которые помогут тебе смотреть на вещи легче и предохранят от полного самоуничтожения. О'кей?
Бен кивнул:
— Ну хорошо, хорошо. Никогда не умел сдерживать свой пыл.
Майлз усмехнулся:
— Кому ты это говоришь! Давай теперь побеседуем о чем-нибудь другом. О вчерашнем вечере, например. Хочешь верь, хочешь не верь, но несколько человек на вечеринке спрашивали о тебе и даже сказали, что им тебя не хватает.
— Должно быть, не могли найти собутыльника. Майлз пожал плечами:
— Может быть. Так что же это за важное дело, которое тебе нужно было закончить? Новое, что ли?
Бен ненадолго задумался, затем посмотрел на друга:
— Нет, ничего нового. Просто не хотелось отрываться от одного занятия. — Он поколебался. Потом под влиянием какого-то порыва полез в свой кейс и вытащил каталог. — Майлз, хочешь увидеть нечто по-настоящему странное? Взгляни-ка на это.
Он раскрыл журнал на странице, где говорилось о Заземелье, и протянул его через стол. Его друг потянулся за ним и опять откинулся в кресле.
— Продается волшебное королевство… Заземелье — очаровательный уголок сказок… Эй, это еще что такое? — Майлз перевернул томик и посмотрел на обложку.
— Это рождественский каталог, — поспешно объяснил Бен здоровяку. — Из универмага Роузена в Нью-Йорке. Ну ты же видел такие. Там полно всяких симпатичных подарков.
Майлз начал перечитывать, а когда закончил, поднял голову:
— И всего-то один лишь миллиончик. Какая сделка! Давай сейчас же помчимся в Нью-Йорк, пока все не разобрали.
— Что ты об этом думаешь? Майлз воззрился на него: