В рассветный час

Затем очищается комната для Тамарочки. Иван Константинович отдаст ей свою спальню, а вся его «хурда-мурда», все его «хоботье», как он называет, переносится в его большой кабинет — теперь он будет жить там.
Пока Шарафутдмнов белит и оклеивает обоями комнату Тамарочки, приближается время отъезда Ивана Константиновича. Он очень нервничает, укладывая свой дорожный баульчик, пихает в него почему-то пепельницу со своего стола и один башмак.
— Иван Константинович… — выговаривает ему мама ласково. — Зачем вам в дорогу эта пепельница, а?
— А — ни за чем! — разводит руками Иван Константинович. — Ну вот решительно ни за чем… Прямо сказать, окосел, старая туфля, и все…
— И кстати о туфлях: зачем вы сунули в чемоданчик один башмак? Ног-то ведь у вас, слава богу, две!
— Две, голубенькая, две… — вздыхает Иван Константинович, словно ему жаль, что у него так много ног. — Совершенно бесспорно. Черт побери мои калоши с сапогами!
Мама уговаривается с Иваном Константиновичем, что за четыре-пять дней его отсутствия она купит только занавески и повесит их на все окна.
— Зверям, голубчик, не надо… — просительно говорит Иван Константинович. — У них, знаете, у зверей, вкусы, как у меня: спартанские. На что нам природа солнце дала, если от него тряпками завешиваться?
Мы уходим. И все пять дней, пока отсутствует Иван Константинович, я не переставая трещу всем, в особенности классным подружкам, какая едет к нам прелестная новая девочка. Тамарочка Хованская, как с нею будет весело, интересно дружить.
Иван Константинович отсутствует шесть дней. Вечером пятого из этих дней мы получаем телеграмму.
ПРИЕДЕМ ВСЕ ТРОЕ ЗАВТРА ПОЕЗДОМ СЕМЬ
ПРИШЛИТЕ ШАРАФУТДИНОВА НА ВОКЗАЛ С ПОДВОДОЙ
РОГОВ
«С подводой» — это надо понимать так, что они везут с собой много вещей. Права была мама, когда уговаривала Ивана Константиновича не покупать пока мебель. У детей, говорила мама, есть, наверное, своя мебель, к которой они привыкли, есть и вещи их бабушки, которые им дороги. «Привезите все это сюда, расставим; если окажется — не хватает чего-нибудь, вот тогда и прикупим, что нужно».
Все-таки Иван Константинович настоял перед отъездом, чтобы купили маленький туалетный столик с зеркальцем, — все обито, как будочка, тюлем. Мама очень отговаривала покупать:
— Ведь она еще девочка! Зачем ей туалетный столик?
Но Иван Константинович заартачился:
— Купим туалет!
И купили. В беленькой, свежеоклеенной комнате Тамарочки этот туалетик-будочка, весь обитый белым тюлем, выглядит мило и трогательно. А Иван Константинович просто сияет — вот какую чудную вещь он купил для Тамарочки!
Я было начала шептать маме — при Иване Константиновиче, — что, может, хорошо бы повесить в Тамарочкиной комнате портрет ее бабушки, который есть у Ивана Константиновича. Но мама сказала, что, во-первых, шептаться нехорошо («Иван Константинович может обидеться! Если хочешь что сказать, говори вслух!»), а во-вторых, у Тамарочки, вероятно, есть бабушкин портрет, вот пусть он у нее и стоит. А тот портрет, который у Ивана Константиновича, ему, наверно, подарила сама Инна Ивановна, — пусть у него и остается. Иван Константинович ничего не сказал, но поцеловал маме руку, и еще раз, и еще раз! Видно было, что от души.
До чего мне в этот день скучно в институте! Я все время думаю о приезде Лени и Тамары. Л впрочем, даже без этого, даже если б мои думы не были заняты другими делами, не институтскими, все равно скука в классе, как всегда, невообразимая! Сейчас все девочки очень увлечены писанием друг другу стихов в альбом. Стихи чаще всего глупые, да и вообще, по-моему, это не стихи:
Едет, едет лодочка,
Несет ее волна.
В ней сидит красоточка,
Марусенька моя!
Или:
Любить тебя — есть цель моя.
Забыть тебя не в силах я.
Люби меня, как я тебя.
Мы обе — институтки.
У всех девочек есть альбомчики — бархатные, кожаные, всякие. В углу каждой страницы наклеены картинки. Есть альбомчик и у меня — синенький, славненький, но полный такой стихотворной дребедени, вписанной руками моих одноклассниц, что не хочется и перелистывать его. Нас — Лиду Карцеву, Маню Фейгель, меня — подруги особенно осаждают просьбами написать им что-нибудь в альбом: мы знаем много стихов — правда, все больше неальбомных. Мы часто и пишем стихотворения, не предназначенные авторами для альбомов, но красивые, хорошие стихи. И хозяйки альбомов обычно очень этим довольны.
Сегодня из-за этого произошло у Дрыгалки столкновение с Лидой Карцевой. Лида написала в альбом одной девочки стихи:
О люди! Жалкий род, достойный слез и смеха!
Жрецы минутного, поклонники успеха!
Как часто мимо вас проходит человек,
Над кем ругается слепой и буйный век,
Но чей высокий лик в грядущем поколенье
Поэта приведет в восторг и умиленье!
На память Нине Поповой — от Лиды Карцевой
В минуту, когда Нина Попова, получив на перемене от Лиды свой альбом со стихами, упиваясь, читала эти строки, а мы все стояли вокруг, тесно обступив ее и Лиду, — вдруг сверху протянулась хорошо знакомая нам сухонькая лапка, и Дрыгалка цапнула альбом из рук Нины Поповой. Дрыгалка прочитала стихотворение, очень кисло поджала губки, неодобрительно покачала головой. И пошла, унося альбом. У всех нас засосало под ложечкой от предчувствия беды.
Нина Попова помертвела от страха.
— Это ты мне что-нибудь неприличное написала? — с укором спросила она Лиду Карцеву.
— А разве ты не прочитала? — ответила Лида. — Ты прочитала и была в восторге!
— Так почему же Дрыгалка так рассердилась за эти стихи? — продолжает допытываться Нина Попова. — Почему она сделала губами вот так? И еще головой потрясла, как будто «ах, ах, ах, как нехорошо!»
Лида не успевает ответить, потому что раздается звонок — конец перемене.
В классе перед уроком Дрыгалка вызывает:
— Карцева!
Лида встает в своей парте.
— Вы написали Поповой в альбом это стихотворение? — спрашивает Дрыгалка.
— Да, Евгения Ивановна, я.
— А кто автор этого стихотворения?
— Евгения Ивановна, это Пушкин.
— Пу-у-ушкин? — удивляется Дрыгалка.
— Пушкин, Евгения Ивановна. Стихотворение называется «Полководец».
— А о ком оно написано, вы знаете?
— Знаю, Евгения Ивановна. Это написано о полководце Барклае де Толли…
Лида отвечает все время «полным ответом» и необыкновенно «благонравненьким голоском». Это еще больше злит и раздражает Дрыгалку.
— Пушкин — конечно, очень известный поэт… Но я считаю, что детям вашего возраста надо выбирать стихотворения попроще. Например, когда я еще была девочкой, я очень любила такое альбомное стихотворение:
На листочке алой розы
Я старалась начертить
Образ Лины в знак угрозы,
Чтобы Лину не забыть.
— Не правда ли, — обращается Дрыгалка к классу, — прелестное стихотворение? (Она, конечно, говорит, как Колода: «прэлэстное».)
Класс, который пользуется всякой возможностью пошуметь, с удовольствием галдит:
— Прэлэстное! Прэлэстное! Ужасно прэлэстное!
— А вам, Карцева, кажется, не нравится это стихотворение? — ядовито цедит Дрыгалка.
Лида секунду молчит. Затем, подняв на Дрыгалку свои умные серо-голубые глаза, она говорит очень искренне:
— Нет, Евгения Ивановна, не нравится.
— Можно узнать почему?
— Евгения Ивановна, на листочке розы нельзя начертить образ: пока начертишь, листок завянет. Да и чем чертить — карандашом? Чернилами? Красками?
Криво усмехаясь, Дрыгалка оборачивается ко мне: