Весна

— Нам ведь не на балы ходить, — доказывал Степа, — нам иностранный шрифт набирать надо. Вот вы говорите: «боку», это значит: «много» или «очень». А мы будем набирать не так, как это выговаривается, а так, как пишется: не «боку», а «беаюкоюп».
— Или еще: вы говорите: «прэнтан» (весна) и «рандеву» (свидание). А мы будем набирать так, как эти слова пишутся: «принтэмпс» и «рендец-воус», — добавляет Шнир.
Мне нелегко было убедить их, что по такому методу изучить иностранный язык нельзя. Но потом они все-таки сдались. Как объяснил Шнир: подумали, подумали — и поняли, что я права.
Теперь они усиленно стараются овладеть не только тем, как слова набираются, но и тем, что они означают.
— Правда ваша: если мы не будем понимать, так мы будем набирать, как болваны. Опять плохо! — И Степа добавляет мечтательно: — Я вам скажу по секрету. Есть две-три немецкие книжечки. Их мы все-таки хотим прочитать по-немецки! Хоть когданибудь, хоть через несколько лет!
— Какге книжечки? — спрашиваю я.
Степа вопросительно смотрит на Шнира:
— Азорка, а?
— Да, Только я сам скажу. — И Шнир говорит мне: — Вы хотите знать, какие книжки мы хотим прочитать по-немецки? Ну, как вам сказать? Про эти книжки вы, может, никогда и не слыхали!.. Я вам скажу, скажу! — спешит он загладить неловкость — ему кажется, что он меня обидел. — Я вам непременно расскажу про эти книжки, только не сегодня. В другой раз, когда мы с вами лучше познакомимся. Ладно?
Иногда речь заходит у нас о тех или других событиях, происходящих в нашем городе, или вообще в России, или даже «в заграничном мире». Степа и Шнир часто оценивают эти события не так, как пишут в газетах, даже не так, как иные люди, приходящие к нам в дом. Когда я спрашиваю об этом папу, то порой он думает так, как Степа и Шнир, а иногда и не так. Вот не так давно Соединенные Штаты Америки вели войну с Испанией изза острова Кубы. Одни считали, что права Испания, другие — что правы Соединенные Штаты. Шнир и Степа говорили об этой войне сдержанно, словно даже неохотно. Когда я спросила, кому они желают победы, Степа усмехнулся и по своему обыкновению подмигнул Шниру:
— Азорка, а?
— Конечно! — отозвался Шнир. — Пусть она знает. Объясни ей, Степа, кому мы с тобой сочувствуем: Испании или Америке.
Степа посмотрел мне прямо в глаза и коротко бросил:
— Никому!
— Кому тут сочувствовать? — стал объяснять Шнир. — Испании, что ли?
— В газетах пишут: Испания раньше владела Кубой… — вспомнила я.
— Испания раньше закапала Кубу! — перебивает меня Шнир. — Испания силой завладела Кубой и с тех пор только и умела, что мучить этих несчастных кубинцев: жечь, резать, грабить их… Разобьют Испанию — так ей и надо! Но, если победят американцы, тоже радоваться нечему: они эту Кубу обдерут как липку! Из-за того и воюют, чтобы захватить богатства Кубы.
— Так кому же сочувствовать? — недоумеваю я.
— А кому вы будете сочувствовать, если при вас два вора подерутся из-за награбленного добра? Никому, да?.. Правильно! Вор у вора дубинку украл. Нехай они этой дубинкой друг другу башку продолбают!
Иногда во время нашего урока в комнату входит папа. Часто он как раз в это время возвращается домой после бессонной ночи, проведенной у больного.
— Здравствуйте, шестая держава! — здоровается папа со Степой и Шниром («шестой державой» называют печать).
Здороваясь с папой, мои «учни» вежливо встают.
— Ну, что будет сегодня в газетах? — интересуется папа.
В этот ранний час почтальоны еще не успели разнести местную газету, а столичные газеты прибывают еще позднее — в середине дня. Но мои ученики знают все новости: они набирали номер минувшей ночью. И они с готовностью сообщают папе содержание всех телеграмм.
А сегодня, сегодня — в знаменательный день, последний день учебного года! — Степа и Шнир пришли на урок почему-то взволнованные и сразу спросили, дома ли папа.
— Дома, дома! — раздается голос папы, и он входит в мою комнату. — Ну что? Опять кто-нибудь из вас руку повредил?
— Что руку! Что повредил! Совсем другое, господин доктор!
— Вижу, вижу — шестая держава принесла новости! — И папа с интересом смотрит на наборщиков.
— Да еще какие новости! — сияет Степа. — Закачаться!..
А Шнир объявляет торжественным голосом:
— Вчера крейсер «Сфакс» отплыл к Чертову Острову!.. — И, не выдержав торжественного тона, Шнир расплывается в счастливой улыбке. — За Дрейфусом, господин доктор!
— Значит, значит… — Голос папы внезапно словно хрипнет. — Дело Дрейфуса постановили пересмотреть?
— Да! — отвечают в один голос Степа и Шнир. — Да, дело будет пересмотрено!
— А пока, — добавляет Шнир, — за Дрейфусом отправлен крейсер «Сфакс»!
Папа часто-часто моргает — это бывает у него, когда он волнуется. Потом крепко жмет руки Шниру и Степе:
— Вот она, правда!
— Правда! — ликует Степа. — Правда — это о-го-го!
— Одним словом, — заключает Шнир, — правда — это правда! Ни больше ни меньше.
После ухода наборщиков я обнаруживаю, что они забыли у меня на столе свой учебник немецкого языка, — наверное, от радости, что «Сфакс» плывет за Дрейфусом!
Для длинного разговора г папой уже нет времени — мне надо отправляться в институт. Но все-таки я хочу хоть кратенько спросить:
— Папа, что вы тут говорили про Дрейфуса?
— А ты разве не знаешь из газет?
— Знаю, только не все. Газеты все гадают, будет пересмотр его дела или нет. Они пишут: Дрейфус невинно осужден. Это я знаю. Я только уже не помню, как все это началось.
— Почти пять лет назад, — уточняет папа.
— Вот, вот! Я тогда была маленькая, в первом классе. Ты мне расскажешь, папа?
— Ну как я тебе расскажу? Я уже и сам не все помню… Ох, был бы Александр Степанович Ветлугин! Он бы нам все выложил — до последней горошинки. Да где он, Александр Степанович!
— А куда он пропал?
— Вспомнила! Он еще прошлой весной в Париж уехал. С богатыми купцами Сметаниными. На целый год. Он там с их детьми заниматься будет, да и взрослым пригодится как переводчик, — они не знают французского языка. За него-то я рад — он ведь здесь бедствовал: из гимназии, где он преподавал, его уволили… Очень мне его недостает! Удивительно разносторонне знающий человек!
За дверью слышно покашливание: «Г-хм…» В комнату снова входят Шнир и Степа Разин.
— Извиняемся. Мы тут у вас книжечку свою забыли.
— Когда мы сейчас входили, — добавляет Степа, — вы тут говорили про господина Ветлугина, да? Так вот — он уже приехал из-за границы.
— Александр Степанович приехал? — радуется папа. — Словно угадал, что нужен он нам! А вы его знаете?
— Еще как знаем! — весело докладывает Степа, но тут же почему-то спохватывается. — Азорка, а?
— Нет! — твердо обрубает разговор Шнир. — До свидания!
Они уходят.
— Да-а-а… — задумчиво тянет папа. — Вот за это самое, за то, что водит он знакомство с рабочими, ходят они к нему, книжки он им, наверное, дает, — вот за это и уволили Александра Степановича из гимназии. Только смотри! — вдруг спохватывается папа. — Об этом никому: ни подружкам, ни игрушкам!..
Туповатый все-таки народ — взрослые! Ну когда такое было, чтобы я что-нибудь секретное выболтала? Не бывало такого никогда. И пора бы уже папе соображать! «Ни подружкам, ни игрушкам». В куклы, что ли, я играю?
Мама входит очень недовольная:
— Яков! Девочка опоздает в институт. Прекрати заседание!..
А об Александре Степановиче забыла тебе сказать. Прости, пожалуйста! Я его вчера на улице встретила. Вернулся из-за границы — ну такой же, каким уехал! Даже шляпы новой в Париже не купил. Только на глазах у него теперь вместо абажурчика темные очки.
— А когда он к нам придет, не говорил он тебе?
— Сегодня придет, сказал. Кланялся тебе, о Сашеньке спрашивал… Да пойдешь ты наконец в институт? — сердится мама. — Пять минут десятого!.. Вы тут о Дрейфусе разговаривали, а уж у нее, наверное, муравейник так и работает!