В мгновение ока

— Прощальная церемония! — фыркнул Родни, остановился у кромки бассейна и сделал несколько круговых движений руками. — Нет, увольте, это без меня.
Почувствовав спиной долгие, осуждающие взгляды, он обернулся и втянул голову в плечи.
— Ну ладно-ладно, приду.
— Песик бы тебя не простил, — всхлипнула Сьюзен и вытерла нос.
Но Роджер Бентли ничего этого не слышал. Переведя глаза с собаки на родных, а потом на небо, он зажмурился и вполголоса произнес:
— Боже милостивый! Да понимаете ли вы, что это единственное горе, которое постигло нашу семью за все минувшие годы? Никто из нас даже ни разу не хворал, так ведь? Не лежал в больнице. Не попадал в аварию.
Он выждал.
— Да, так и есть, — согласились все.
— Круто! — вырвалось у Скипа.
— Вот именно. Вы же видите, сколько вокруг аварий, несчастных случаев, болезней.
— А может быть… — начала Сьюзен, но не сразу договорила, потому что у нее срывался голос. — Может, Песик для того и умер, чтобы показать, какие мы везучие.
— Везучие?! — Роджер Бентли открыл глаза. — Это правда! Известно ли вам, как нас прозвали…
— Научно-фантастическое поколение, — подхватил Родни, с невинным видом зажигая сигарету.
— Откуда ты знаешь?
— Да ты постоянно об этом твердишь — читаешь лекции даже за обедом. Нож для консервных банок? Фантастика. Автомобили. Радиоприемник, телевизор, кино. Все на свете! Научная фантастика, куда ни кинь!
— А разве не так? — вскричал Роджер Бентли, обращая взгляд к Песику, как будто ответ знали последние покидающие свою обитель блохи. — Черт побери, ведь раньше и в помине не было автомобилей, консервных ножей, телевизоров. Перво-наперво их надо придумать. Начало лекции. Затем их надо сконструировать. Середина лекции. Таким образом, фантастика становится свершившимся научным фактом. Лекция окончена.
— Я посрамлен! — Родни с преувеличенным почтением захлопал в ладоши.
Груз сыновней иронии пригнул Роджера Бентли к земле; он погладил несчастное издохшее животное.
— Прошу прощения. Расстроился из-за Песика. Ничего не могу с собой поделать. На протяжении тысячелетий род людской только и делал, что умирал. Но этот период завершился. Одним словом, научная фантастика.
— Хоть стой, хоть падай, — усмехнулся Родни. — Ты, отец, начитался всякой макулатуры.
— Допустим. — Роджер коснулся черного собачьего носа. — А как же Листер, [39] Пастер, [40] Солк? [41] Они ненавидели смерть. Изо всех сил старались ее побороть. В том-то и заключается суть научной фантастики. Неприятие данности, жажда перемен. А ты говоришь — макулатура!
— Это уже древняя история.
— Древняя история? — Роджер Бентли негодующе воззрился на сына. — Не скажи. Я, например, появился на свет в тысяча девятьсот двадцатом году. В те времена, если человек хотел в выходные проведать родителей, его путь лежал…
— На кладбище, — подхватил Родни.
— Точно. Мои брат с сестрой умерли, когда мне шел восьмой год. Из родни осталась ровно половина! А теперь скажите-ка, милые дети, много ли ваших сверстников умерло в юном возрасте? В начальной школе? В старших классах?
Обведя взглядом родных, он выжидал.
— Ни одного, — ответил, помолчав, Родни.
— Ни одного! Слышите? Ни одного! Вот так-то. А я к десяти годам потерял шестерых лучших друзей! Постойте! Я кое-что вспомнил!
Роджер Бентли бросился в дом, порылся в чулане, вытащил на свет божий старую пластинку — семьдесят восемь оборотов в минуту — и бережно сдул с нее пыль. Щурясь от солнца, он прочел на этикетке:
— «Все хорошо, или Одна беда — собака ваша сдохла».
Жена и дети потянулись к нему, чтобы разглядеть эту реликвию.
— Ничего себе! Сколько же ей лет?
— В двадцатые годы, когда я был от горшка два вершка, ее крутили день и ночь.
— «Все хорошо, или Одна беда — собака ваша сдохла»? — переспросила Сэл, глядя в глаза отцу.
— Эту пластинку ставят на собачьих похоронах, — пояснил он.
— Кроме шуток? — усомнилась Рут Бентли.
Тут позвонили в дверь.
— Неужели это за Песиком, машина с кладбища?
— Не может быть! — закричала Сьюзен. — Еще рано!
Повинуясь единому порыву, семья выстроилась плечом к плечу между своим любимцем и надрывающимся звонком, поставив заслон вечности.
А потом все дружно заплакали.
Что удивительно и в то же время трогательно: на похороны пришло множество народу.
— Я и не знала, что у Песика было столько друзей, — всхлипнула Сьюзен.
— Шакалил по всей округе, — фыркнул Родни.
— О мертвых плохо не говорят.
— А что, неправда, что ли? Иначе с чего бы сюда пожаловал Билл Джонсон? И Герт Сколл, и Джим — из дома напротив.
— Эх, Песик, — сказал Роджер Бентли. — Жаль, ты этого не видишь.
— Он видит. — У Сьюзен потекли слезы. — Не важно, где он сейчас.
— Рева-корова, — зашипел Родни. — Тебе дай почитать телефонный справочник — ты и над ним слезами обольешься.
— Заткнись! — не стерпела Сьюзен.
— Сейчас же замолчите, оба хороши!
И Роджер Бентли, опустив глаза долу, вошел прямиком в ритуальный зал, где в уютной позе покоился Песик. Ящик для собаки выбрали не слишком роскошный, но и не слишком простой, а как раз такой, как нужно.
В руках у Роджера Бентли был старый, облезлый патефон. Из-под стальной иглы вырывалось шипение и потрескивание. Соседи выстроились полукругом.
— Похоронного марша не будет, — коротко объявил Роджер. — Только это…
И голос из далекого прошлого стал выводить историю о том, как хозяин, вернувшись с курорта, расспрашивает домочадцев, что произошло в его отсутствие.
Они ему: «Все хорошо, любезный наш хозяин». А потом спохватились: «Одна беда — собака ваша сдохла. Ох, даже вспомнить тяжело».
Собака? — не верит своим ушам хозяин. — «Да как же так — моя собака сдохла?! Как это все произошло?»
«Виной всему — горелая конина».
При чем тут горелая конина? — пытает хозяин.
«У нас намедни вспыхнула конюшня». Ну, собака, мол, объелась горелой конины и сдохла.
Да как же так? — кричит хозяин. — «И почему огонь попал в конюшню? Как это все произошло?»
«Да ветром искру принесло, лошадок крепко припекло, собака сразу тут как тут…»
Ветром искру?… — выходит из себя хозяин. — Как это все?…
«Да занавески занялись, до неба искры поднялись…»
Занавески? Неужто сгорели занавески?!
«Да поминальная свеча была куда как горяча…»
Поминальная?
«Да ваша тетушка слегла и Богу душу отдала, а поминальная свеча была куда как горяча, и занавески занялись, до неба искры поднялись, их в стойло ветром принесло, лошадок крепко припекло, собака сразу тут как тут…»
Короче: все хорошо. Одна беда — собака ваша сдохла!
Пластинка издала прощальный хрип и умолкла.
В тишине у кого-то вырвался сдавленный смешок, хотя в песне говорилось о смерти — собачьей и человеческой.
— Теперь, по всей видимости, нас ждет лекция? — Родни был в своем репертуаре.
— Нет, проповедь.
Роджер Бентли положил руки на конторку, сверяясь с несуществующими заметками.
— Трудно сказать, что привело сюда нашу семью: мысли о Песике или же о нас самих. Думаю, верно и то и другое. Мы живем себе — и горя не знаем. Сегодня на нас впервые обрушилось несчастье. Конечно, не стоит гневить судьбу, чтобы, не дай бог, не накликать новые беды. Но давайте попросим: смерть, сделай милость, не спеши в нашу сторону.
Он повертел в руках пластинку, будто читая слова песни среди спиральных дорожек.
— Все было хорошо. Вот только на тетушкиных похоронах от свечи вспыхнули занавески, искры разнесло ветром, и собака приказала долго жить. У нас же — как раз наоборот. Много лет все было хорошо. Никто не мучился сердцем, не страдал печенью, жили — не тужили. Нам ли сетовать?
Тут Роджер Бентли заметил, что Родни следит за временем.