Моя Нирвана (СИ)

Я смотрю на него.
— Я не чувствую ног, — тихо говорю.
Улыбка с его лица медленно сходит.
— Ничего, — откашливается. — Пара операций и все будет в порядке. Ты в лучшей больнице и у лучших врачей. А сейчас отдыхай.
Мужик разворачивается, чтобы уйти.
— Так а почему я их не чувствую? — останавливаю его вопросом.
— Ты только после наркоза. Отдыхай, — и он все-таки уходит, оставляя меня слушать пикающие звуки аппаратов, к которым я подключен.
Нет ни сил, ни желания о чем-то сейчас думать. Я послушно опускаю веки и уже почти проваливаюсь в сон, как вдруг дверь палаты снова открывается и закрывается. Наверное, какая-нибудь медсестра, думаю сквозь сон.
Тихие шаги приближаются, и в нос бьет запах айвы. Так может пахнуть только один человек.
Вот только этой дуры мне тут не хватало.
Я уже намереваюсь открыть глаза и сказать Лизе, чтобы она убиралась отсюда, как вдруг слышу тихий всхлип, а потом прикосновение ее руки к своей. Она сжимает мою ладонь и снова всхлипывает.
Наверное, я в ту секунду не открыл глаза только из-за шока.
По звукам понимаю, что Лиза садится на стул возле койки, при этом продолжая держать мою ладонь. Чувствую легкое прикосновение ее волос к своей руке, которое тут же расходится разрядом тока по всему телу. А затем Лиза опускается на нее лбом и начинает рыдать навзрыд.
Это настолько неожиданно, что я все-таки распахиваю глаза и аккуратно поворачиваю к ней голову. Ее плечи трясутся, из горла вырываются сдавленные всхлипы, а горячие слезы текут по моей ладони.
Еще никогда я не чувствовал себя таким растерянным. Теперь мне уже как-то неудобно ее прогонять. В итоге я решаю притвориться спящим и дождаться, когда она сама уйдет.
Лиза уходит только через несколько часов, когда ее просит об этом медсестра, объявив, что приемные часы закончились. Все это время она сжимает мою ладонь и плачет. Периодически еще читает молитву. Это для меня вообще открытие. Неверующая в бога Лиза, оказывается, знает наизусть какую-то молитву.
Но чем дольше она рыдает, тем больше я задаюсь вопросом, почему. Я совершенно не тот человек, травму или смерть которого Лиза будет оплакивать. Вряд ли, конечно, она желает мне смерти, но если вдруг меня не станет, то моя кончина будет для Лизы сродни смерти какого-нибудь плохознакомого дальнего родственника. Ну да, жалко, что умер, но что поделать. Пусть земля ему будет пухом. А теперь мне пора на встречу с друзьями, у нас впереди веселая ночка.
Какого черта она тогда согнулась в три погибели и рыдает, да еще и молитву читает?
И пока моя рука утопает в ее слезах, я вспоминаю детство и нас с Лизой. Как я ее только ни обижал, какие гадости я ей только ни говорил… Намеренно взращивал в ней комплексы. Внушал ей, что она некрасивая и толстая, хотя на самом деле это не так. Хотел, чтобы она меня боялась и выросла забитой и затюканной. Но она выросла стервой, которая теперь мне за все мстит.
Однако один комплекс мне все же удалось в ней взрастить. Комплекс лишнего и никому ненужного ребенка. Однажды в Золотом ручье я зашел в ее комнату и решил поискать в ней что-нибудь интересное. Не знаю, зачем. Просто так.
Я открывал и закрывал ящики, наткнулся стопку каких-то тетрадей и решил их посмотреть. Одна из тетрадей оказалась ее дневником. Без малейшего зазрения совести я поудобнее устроился на Лизиной кровати и принялся читать ее дневник.
Признаться честно, я ожидал увидеть там откровения о мальчиках. Каким же было мое удивление, когда тетрадь оказалась исписана ее страданиями по поводу того, что Лизина мать и наш отец не вместе. Оказывается, Бестия сильно переживала из-за того, что в ее классе в школе все дети были из полных семей, и только одна она — нет. Целые страницы в ее дневнике были посвящены тому, как она ненавидит мою маму и своего отчима, а также всех своих братьев и сестру. Мол, если бы не они все, то папа был бы с ее матерью, и Лиза жила бы вместе с любимыми родителями.
Сказать, что я был в шоке — это ничего не сказать. Лиза, которая всегда улыбается моей маме, которая дружит с Ирой, которая играет с Лешей и которая отлично ладит со своим отчимом, а также любит своего брата по материнской линии, оказывается, мечтает, чтобы их всех не было.
 
А еще в ее дневнике было много о том, что она чувствует себя лишней в нашей семье. И это как раз то, что я всегда ей внушал — что ей среди нас не место, что она какая-то несчастная сиротка, о которой отец заботится из жалости. И — алиллуйя — мне удалось поселить в ее голове эту мысль. Десятки страниц тетради были исписаны тем, насколько чужой она чувствует себя в нашей семье.
На этом я захлопнул дневник и продолжил делать то, что доставляло мне огромное удовольствие — издеваться над Лизой, внушать ей, что она эдакая сиротка, которой папа помогает из жалости, и что ей в нашей семье не место.
А теперь Лиза выросла, и я пожинаю плоды.
И когда медсестра заставляет ее уйти, я еще долго лежу и пытаюсь понять, почему она так сильно плакала. Я не могу вспомнить ни одного раза, когда сделал бы для Лизы что-то хорошее. Что-то, что могло бы заставить ее сильно переживать за мою жизнь.
Она больше не приходит меня навестить, хотя я провожу в больнице несколько месяцев. У меня перелом спины. Но несколько операций ставят меня на ноги в прямом смысле этого слова.
Иногда я ловлю себя на мысли, что жду ее. Просто меня так поразил тот факт, что она плакала из-за того, что я чуть не погиб, что я теперь только об этом и думаю. Каждый раз, когда открывается дверь палаты, я поворачиваю голову в надежде, что это Лиза. И каждый раз это не она.
Потом в какой-то момент мне даже становится обидно. Да, наши отношения всегда были плохими, я сильно издевался над ней в детстве, но ради приличия она могла бы хоть раз появиться! Я вообще-то могу навсегда остаться инвалидом!
А потом я вспоминаю, что Лиза лежала в больнице три раза: с воспалением легких, с аппендицитом и с переломом ноги. Я не навестил ее ни разу. Так что глупо с моей стороны ждать, что она придет ко мне с апельсинами и будет спрашивать, как я себя чувствую.
От Сени я узнаю, что острый камень на гравийной дороге пробил мне правое переднее колесо. Именно поэтому автомобиль стало тянуть в правую сторону. Нельзя обвинить Змея в покушении на убийство, но он определенно рассчитывал на то, что мой «Мустанг» не выдержит гравий. Сам он, кстати, перед гонкой поставил себе другие колеса — которые приспособлены для такой дороги.
Через полгода, когда я уже наконец-то могу не только ходить, но и бегать, и тренироваться, и драться, я все-таки подкарауливаю Змея. Даже после такой тяжелой травмы я намного сильнее, чем он. Ломаю ему челюсть и несколько ребер.
А потом, конечно же, я иду знакомиться с прекрасной Машей-Дашей, которой как раз исполнилось 18. Девушка отнюдь не против моих настойчивых прикосновений к интимным местам, но в последний момент я понимаю, что все-таки не могу.
Она блондинка. У меня были девушки с абсолютно разными цветами волос: брюнетки, шатенки, русые, рыжие, красные, розовые и даже зеленые. Но светловолосых я обхожу стороной. В моей постели не было ни одной блондинки. И я оставляю сестру Змея. Тем более что, как я узнал от Иры, Лиза с ним рассталась сразу после аварии.
Мои взаимоотношения с Бестией никак не меняются. Я продолжаю ее игнорировать, а она продолжает выводить меня из себя. Я не понимаю, зачем ей это нужно, но она явно испытывает удовольствие.
Иногда я смотрю на Лизу и вспоминаю, как она держала мою руку и плакала. Я не рассказываю ей, что не спал тогда и все слышал. Но тот случай надолго зависает в моей голове сложным ребусом, который я пытаюсь отгадать, но никак не получается.
  
Глава 17. Лучший друг
 
До 1 сентября остается не так много времени, а в этот раз я твердо намерен окончить институт, поэтому перед началом учебного года я решаю сделать все важные дела, которые давно откладывал. Управление клубом и гонками параллельно с универом никто не отменял, так что вряд ли меня будет хватать на что-то еще помимо беспонтовой учебы и любимого дела.