Чистильщик

– Впрочем, даже если меч и был, все равно пришлось бы дождаться, когда он в тебя вцепится, останавливать такую тушу на бегу клинком бесполезно.
Эрик кивнул. Его самого, высокого и крепкого, зверь снес, как пушинку. А Альмод, хотя почти не уступал ростом, сложен изящнее.
– Насчет плетения… Не думал, что ты вообще сможешь его закончить. Один раз видел, никаких объяснений, ничего… – Альмод хмыкнул. – Признаю: тебя недооценил, себя переоценил. Что до остального… Оправдываться не буду, да и едва ли ты ждешь оправданий или извинений.
– Нет, – кивнул Эрик. – Не жду. И просто чтоб ты знал: я никогда не говорю за спиной то, чего не сказал бы в лицо. Так что ничего нового ты бы действительно не узнал. – Он подхватил с лавки просохшую одежду. – Пойду тоже умоюсь.
Эрик шагнул в сени и замер, едва не забыв прикрыть за собой дверь: в тазу, спиной к нему, стояла совершенно нагая Ингрид, отжимая воду с длинных волос.
– Извини, я… – Голос прозвучал сипло.
Девушка обернулась, даже не попытавшись прикрыться:
– Ничего страшного, я уже заканчиваю.
Она начала скручивать волосы в узел. Эрик отвел взгляд от колыхнувшейся груди, проследил, как по животу скользит капля, сглотнул. Отвернулся, уставившись в стену. За спиной раздался смешок. Эрик залился краской, проклиная все на свете. Надо было просто открыть дверь и спокойно выйти, но ноги словно приросли к полу.
Стукнула дверь, плеснула вода. На плечо легко, почти невесомо, легла ладонь. Эрик развернулся. Ингрид успела накинуть рубаху, но толку от этого было немного: тонкая ткань казалась почти прозрачной.
– Извини, – мягко сказала она. – Я хожу с ними… лет пять уже, наверное. Бывало всякое, и я как-то успела забыть, что обычные люди заботятся о приличиях.
Еще одна капля скользнула по шее, уходя за ворот. Эрик проводил ее взглядом.
– Ты – с ним? – спросил, сам того не ожидая.
– Кого из них ты имеешь в виду? – рассмеялась Ингрид.
Шагнула ближе – от ее волос пахло солодкой, точно от лакричного леденца, и Эрик едва удержался, чтобы не подцепить пальцем каплю с виска и не слизнуть.
– Бывало всякое, – улыбнулась девушка. – Это так важно?
– Это не мое дело… – выдавил он.
– Не твое, – кивнула она. – Но моя верность не обещана никому.
Она придвинулась еще ближе, так что дыхание коснулось лица.
– Мертвецам нечего и некому обещать. Остается только радоваться тому, что само идет в руки. – Ингрид обвила руками его шею. – И не жалеть ни о чем.
Она коснулась его губ легко, почти невесомо, дразнясь, но не углубляя поцелуя, оставляя возможность ответить. Эрик только сейчас обратил внимание, какая она рослая: их лица оказались почти вровень. Мара едва доходила ему до подбородка.
При мысли о Маре наваждение схлынуло. Он шагнул назад и отстранил девушку, взяв ее за плечи.
– Но мы живы. И мне есть о ком сожалеть.
Ингрид помедлила несколько мгновений, глядя ему в глаза. Улыбнулась вновь, едва заметно:
– В самом деле? – Повела плечами, отодвинулась, сбрасывая его руки. Заглянув в бочку, произнесла совсем другим тоном: – Почти всю воду извела, посмотри, чтобы хватило.
– Что я, себе воды не наберу?
Она кивнула:
– Долго не возись, а то все слопаем без тебя.
Шагнула за дверь, плавно покачивая бедрами, на ходу снова распуская непросохшие волосы
Эрик мотнул головой, пытаясь отогнать внезапно всплывшее перед внутренним взором видение. Шепотом выругавшись, сотворил галлон воды прямо над головой. Помогло.
И выругался опять, поняв, что одна из двух смен одежды – на нем, вторую он уронил под ноги и обе мокры до нитки.
Опасаясь новых насмешек, он помедлил, прежде чем открыть дверь. Не вписывался он в эту компанию, совсем не вписывался. Но на его появление почти не обратили внимания: Ингрид расчесывала волосы, сидя у окна, Альмод возился у печи. Только Фроди хмыкнул:
– Стирать умеешь, а сушить нет?
Эрик покачал головой:
– Я и стирать не умею.
В университете были прачки. Были кухарки, судомойки и поломойки. Кажется, он вообще ничего не умел из того, что здесь считалось обыденным.
– Научишь? – спросил он.
Фроди кивнул в сторону Ингрид:
– Вон, смотри.
До сих пор Эрик старательно отводил от нее взгляд – еще не хватало снова начать краснеть при всех. Но теперь пришлось посмотреть. Девушка улыбнулась ему легко и безмятежно, словно произошедшее полчаса назад для нее вовсе ничего не значило – а может, так оно и было. Провела расческой по пряди волос, на глазах превратившейся из мокрой в едва влажную. Действительно не сложно, только муторно. Он вздохнул и начал стаскивать рубашку, мерзко липнущую к коже, – в конце концов, не лето, и ходить в мокром холодно, несмотря на печь.
 
7
Когда они поели и Ингрид вернулась из сеней с чистой посудой, Альмод спросил ее:
– Погоняешь парня?
Эрик напрягся. Какого подвоха еще ждать?
Девушка отвязала от сумки длинный кожаный сверток, положив его перед Эриком.
– Что это? – спросил он.
– Твой меч. – Она развернула кожу.
Внутри обнаружились клинок в ножнах и перевязь. Эрик поднялся, взялся за рукоять, намереваясь извлечь оружие из ножен, и застыл. Мир, до того перевитый разноцветными нитями плетения, словно поблек, вылинял. Дар исчез.
Он отшвырнул меч, точно тот ожил и попытался укусить.
– Небесное железо?!
Ингрид кивнула.
Он перевел взгляд на остальных – не может быть, чтобы они всерьез! Это безумие, дурацкий розыгрыш! По доброй воле взять в руки то, что гасит Дар, то, с чем охотятся на одаренных, преступивших закон, – и не просто взять в руки, а сражаться?
Но ни на одном лице не было насмешки.
– Тусветных тварей можно взять только небесным железом, – сказал Альмод.
– Вы же не рубили! Да и как…
Как рубить пчелиный рой?
– Когда рой собирается воедино, кого-то сожрав. Плетение рассыпается, сталь разъедает. Можно взять только небесным железом. Отрубить и сжечь, пока не скатилось обратно.
Кажется, они все же всерьез. Эрик медленно, точно боясь обжечься, потянулся к мечу. Снова отдернул руку, едва коснувшись. Он не мог себя заставить, просто не мог. Все равно что добровольно себя ослепить. Стиснул зубы, пальцы медленно сомкнулись на рукояти.
Меч лег в руку как влитой. Прямое лезвие, чуть сужающееся к острию, широкий дол, удобная рукоять. Доброе было бы оружие, если бы не… Он вернул клинок в ножны, положил на стол и едва сдержал вздох облегчения, когда к миру вернулись краски.