Чикатило. Зверь в клетке

– Ты зачем кричишь?
– Потому что это бред! Бабьи сплетни! И ты дура, что их повторяешь!
Фаина не выдержала:
– Я – дура?! А ты… Псих ненормальный! Разорался он тут… Телевизор нельзя дома спокойно посмотреть!
Фаина встала, пошла к двери.
– Все, я спать! А ты иди водички попей, может, успокоишься.
Хлопнув дверью, Фаина вышла. Чикатило проводил ее тяжелым взглядом и рухнул в кресло.
Спустя несколько часов, когда об этой внезапной вспышке было забыто и супруги легли спать, Чикатило проснулся от навязчивых мыслей и желаний.
Он встал, прошел на темную кухню, освещенную из окна уличными фонарями, налил воды, жадно выпил. Взгляд его, шаривший по кухне, упал на ящик стола. Чикатило бесшумно выдвинул ящик, достал нож, покрутил. В свете фонарей лезвие роняло тусклые блики.
Чикатило медленно поворачивал нож в руке, завороженно разглядывая его, словно пытаясь увидеть свое отражение в нержавеющей стали.
 
* * *
Витвицкий сидел в кресле, напротив телевизора, читал газету «Правда». Передавали выступление Горбачева. Звук был отключен, и генеральный секретарь только открывал рот и делал характерные жесты руками, которые так любили пародировать сатирики.
Часть комнаты была отгорожена шкафом, там переодевалась Овсянникова. Ее вещи висели на открытой дверце, она то и дело брала что-то, примеряла, вешала обратно на дверцу.
– Ира, тут пишут, что под основание реактора в Чернобыле заложена бетонная подушка и утечка радиации в грунтовые воды полностью исключена, – оторвавшись от газеты, сказал Витвицкий. – Могут же, когда захотят.
– Правду мы все равно никогда не узнаем, – откликнулась Овсянникова.
– Зря ты так, – не согласился Витвицкий. – Сейчас начали писать и говорить обо всем – гласность!
Горбачев на экране беззвучно разводил руками, что-то говорил, улыбался.
– А мне кажется, что «гласность» эту специально придумали, чтобы люди пар могли выпускать, – сказала Овсянникова.
– Что-то ты сегодня какая-то пессимистичная… – Витвицкий сложил газету. – А куда ты вообще наряжаешься?
Овсянникова выпорхнула из-за дверцы шкафа. На ней была очень короткая мини-юбка, чулочки в черную сеточку, модная блузка с рукавами летучая мышь, на руках пластмассовые браслетики, в ушах яркие клипсы, прическа взбита а-ля «взрыв на макаронной фабрике», на лице – очень вызывающий яркий макияж.
Ирина напевала модную песенку Алисы Мон:
 
 
 
Подорожник-трава, на душе тревога.
 
Может, вовсе у нас не было любви.
 
От тебя до меня – долгая дорога.
 
От меня до тебя – только позови.
 
 
Она начала пританцовывать перед Витвицким, виляя бедрами и крутя задницей.
Виталий молчал, ошарашенный таким видом и поведением.
– Ну как я вам, товарищ капитан? – игриво спросила Овсянникова.
– Ты… – Витвицкий даже задохнулся от возмущения. – Ты похожа на… падшую женщину!
– В точку! – рассмеялась Овсянникова. – Я вызываю желание, а?
Витвицкий нахмурился: он наконец все понял. Ирина развязно подмигнула:
– Ты бы остановился на трассе, увидев такую мамзель?
– Именно это ты предложила Брагину? Ловить убийц на живца?
Овсянникова, продолжая пританцовывать, кружилась вокруг Витвицкого, касаясь его бедрами, плечами, грудью.
– Да-а, именно, именно-о-о…
– И живец – это ты?
– Конечно-о-о… Ну не ты же! – Овсянникова изобразила какое-то совсем уж немыслимое в приличном обществе па, что-то из стриптиза. – Видишь, какой хорошенький живец…
– Ира, это опасно! – Повысил голос Витвицкий. – И потом – вот сядешь ты в машину, а дальше? Что ты будешь делать?
Овсянникова отступила на пару шагов, напевая:
– А дальше, дальше, дальше…
Она вдруг резким движением схватила со стола пистолет, навела на экран телевизора, где показывали аплодирующих Горбачеву людей.
– А дальше – пиф-паф. И ой-ё-ё-ё-й! – Ирина рассмеялась.
Витвицкий подошел к ней, обнял, поцеловал.
– Ира, я тебя очень люблю, – тихо сказал он. – И если с тобой что-то случится…
Овсянникова отстранилась, кинула пистолет на диван.
– Да ничего со мной не случится, Виталик, – грустным голосом сказала она. – Брагин не одобрил. У него там какая-то своя версия по поводу убийств в Батайске появилась.
– Иди сюда, – Витвицкий привлек ее к себе, прижал, еще раз поцеловал. – Что ни случается, все к лучшему.
 
* * *
Полковник Брагин любил совещания и собрания трудового коллектива. На этих мероприятиях он мог в полной мере продемонстрировать свое, как он считал, лучшее качество – умение долго и солидно говорить.
Вот и очередное совещание группы, работающей по делу потрошителя, Брагин начал с того, что громко, хорошо поставленным голосом сообщил всем собравшимся:
– Я проанализировал все ваши предложения, товарищи, и, несмотря на их, так скажем, разновекторность, обнаружил несколько весьма перспективных направлений для работы.
По кабинету пробежал легкий шум, офицеры переговаривались, пытаясь угадать, что решит новое начальство.
Брагин повысил голос:
– Но это не значит, что сейчас произойдет некое чудо и нам на блюдечке с голубой каемочкой, как об этом писали классики, преподнесут убийцу. Впереди большая работа. Михаил Сергеевич Горбачев еще весной ясно и четко обозначил…
Он взял со стола лист, начал читать:
 
Начинать нужно сначала с перестройки в мышлении и психологии, в организации, в стиле и способах работы. Скажу откровенно, если мы сами не перестроимся, я глубоко убежден в этом, то не перестроим и экономику, и нашу общественную жизнь [6].
 
Сделав паузу, Брагин глотнул воды из стакана, оглядел всех и продолжил:
– Так вот, товарищи, всем нам требуется перестройка в методах нашей работы. С этого и начнем. Вопросы есть?
– Есть, Виктор Петрович, – неожиданно отозвался Горюнов. – Что конкретно вы предлагаете?
Брагин нахмурился, но ответил быстро и уверенно:
– Конкретно я предлагаю переосмыслить весь накопленный нами материал и объединить его в некий информационный блок, на базе которого мы все сможем оперативно вычленять и использовать любую, я подчеркиваю, товарищи, любую необходимую информацию.