Чикатило. Зверь в клетке

Напрасно судья стучал по столу, призывая к порядку. Люди в зале возмущались, а тот, кто вызвал это возмущение, продолжал кричать:
 
 
 
Это есть наш последний
 
И решительный бой;
 
С Интернационалом
 
Воспрянет род людской!
 
 
Клепацкий поспешно убрал кусок арматуры обратно в карман.
Под негодующие крики конвоиры выволокли наконец подсудимого из клетки, завернули ему руки за спину и потащили к расположенной рядом лестнице, которая уходила вниз, во тьму, словно в преисподнюю.
Человека из клетки увели по ступеням, затих где-то далеко внизу «Интернационал», но в зале спокойнее не стало. Люди были раздражены.
А Клепацкий смотрел и смотрел с ненавистью на пустую клетку. Наконец он вынул руку из кармана. Пальцы молодого человека нервно подрагивали, выдавая пережитое напряжение.
 
* * *
Овсянникова и Витвицкий вышли из здания УВД и не спеша двинулись к автобусной остановке, разговаривая на ходу.
– Завтра снова поеду в Батайск, – сказала Ирина.
– Почему ты? – удивился Витвицкий.
– Потому что уже впряглась. Потому что инициатива наказуема. Потому что так начальство сказало. Теперь загоняют поездками.
– Я бы предложил тебе отказаться, но ты ведь не откажешься, – нахмурился Витвицкий.
Овсянникова улыбнулась:
– Вы удивительно проницательны, товарищ капитан.
– В каком смысле? Почему?
– Потому что в нашей работе долг выше личных желаний. А со мной все совсем плохо – я, помимо чувства долга, еще и работу свою люблю.
Витвицкий остановился.
– И долго так будет продолжаться?
– В смысле? – не поняла Овсянникова.
– В прямом. Я просто хочу знать: если мы поженимся, мне что, придется делить тебя с работой и долгом?
Овсянникова посмотрела на Витвицкого, чуть улыбнулась.
– Это ты мне так сейчас предложение делаешь?
Витвицкий стушевался.
– Я гипотетически…
– Ну если гипотетически, – Ирина рассмеялась, – тогда я тоже хочу знать: мне ведь придется делить тебя с твоей наукой?
– Я ведь все время с тобой. Даже когда не рядом.
– Я тоже. – Овсянникова взяла его за руку. – Поедем ко мне?
– Лучше ко мне, в гостиницу. Мне надо поработать, а все материалы в номере, и…
Витвицкий осекся.
– В гостиницу не поеду, – покачала головой Ирина. – Надо отоспаться, двое суток на ногах, а на чужих кроватях я плохо сплю.
Подъехал автобус. Овсянникова коротко поцеловала Витвицкого в щеку, пошла к дверям.
– Ты обиделась? – спросил ее в спину Виталий.
Она обернулась уже на ступеньках и ответила неожиданно весело:
– Если только на гипотетическое предложение.
Двери с шипением закрылись, автобус уехал. Витвицкий в одиночестве остался на остановке – нескладный, неприкаянный, словно пугало на огороде осенью.
 
* * *
Он отправился в гостиницу и сел за работу, чтобы отвлечься и как-то избыть неприятное послевкусие разговора с Ириной. Работа не шла, Витвицкий все время отвлекался по мелочам, злился на себя, на то, что ляпнул, не подумав, на ситуацию в целом…
Поток его рефлексии прервал стук в дверь. Витвицкий взглянул на часы и бросился к дверям, улыбаясь, уверенный, что пришла Овсянникова. Но улыбка сошла с лица капитана, когда он распахнул дверь: на пороге стоял Горюнов.
– Судя по этому театру мимики и жеста, ты ждал свою пассию, а не меня.
Витвицкий вспыхнул, но Горюнов успокаивающе выставил перед собой ладони:
– Простите, совсем забыл. Вы ждали.
– Что вам нужно, Олег Николаевич? – мрачно спросил Витвицкий.
– Зайду?
Витвицкий замялся, но Горюнов не собирался миндальничать.
– Ну, не тяни, Виталий Иннокентьевич. Поговорить надо.
Витвицкий вздохнул, отступил, сделал приглашающий жест. Горюнов вошел, окинул взглядом номер – с прошлого его появления здесь мало что изменилось.
Подойдя к столу, майор по-хозяйски сдвинул документы, не обращая внимания на поджатые губы Витвицкого, выставил на стол плоскую бутылку коньяка, взял с полки два стакана, поставил рядом с бутылкой и сел.
– Я не пью, – сухо сказал Витвицкий.
– А я выпью, – хмыкнул Горюнов, взял стакан, дунул, чтобы избавиться от пыли, которая могла в нем осесть, налил на два пальца, посмотрел через коньяк на Витвицкого. – Радуетесь своей сегодняшней победе над начальственной непробиваемостью?
Тот покачал головой:
– Нет. То, что батайские убийства совершил не наш потрошитель, для меня было очевидно. Признание этого факта руководством к поимке преступника нас не приближает. Меня сейчас куда больше занимает другой вопрос.
Горюнов покрутил стакан с коньяком в руке.
– Какой же?
– Если батайские убийства не наши, выходит, что наш потрошитель до убийства мальчика не убивал около года.
– Вас интересует, почему он не убивал? – спросил Горюнов.
– Да. А еще больше, почему он начал убивать снова.
Горюнов сделал глоток, поставил стакан, вытер усы.
– Вы задаете верные вопросы, Виталий Иннокентьевич. Только двигаетесь в одном направлении, не оглядываясь по сторонам.
– Это плохо? – нахмурился Витвицкий.
– Как знать. – Горюнов пожал плечами, допил коньяк. – Вот вы не задумывались, например, почему Брагин так резко переменил свое отношение к вашей версии?
– Может быть, потому, что он все же неглупый человек, а я был убедителен?
Горюнов невесело рассмеялся.
– Это он вам так сказал? Да нет, Виталий Иннокентьевич, он все же человек неумный, и, если упрется, никакие аргументы его не убедят.
– Не понимаю, к чему вы клоните.
– Брагин свое отношение к вам поменял исключительно внешне, ему так начальство приказало, – веско сказал Горюнов. – А внутри он вас ненавидит, потому как вы его прилюдно унизили. Ну вы же психолог. Ковалева вон в свое время насквозь прорентгенили, а тут… Или личное отношение и дружеская улыбка вам глаза застят?
Витвицкий вздохнул, подошел к окну, заложил руки за спину.
– Между психологией и интригой, Олег Николаевич, большая разница, – сказал он после паузы. – В основе психологии – факты. А вы опять затеваете какую-то непонятную игру.
– Никакой игры, Виталий Иннокентьевич. Только факты, – улыбнулся Горюнов, достал из внутреннего кармана пиджака удостоверение в красной обложке, протянул Витвицкому.