Соль этого лета

Почти все места уже заняты. В самом конце салона пацаны оставляют для меня место, чтобы я сел наискосок от Алены.
Она пытается запихать сумку под сиденье, но там уже занято. Коса падает с плеча, кончик метёт пол.
— Давай… — забираю у неё из рук и дёргаю к себе.
— ДавайТЕ, Марат, — тихо и строго одергивает.
— «На часах ноль-ноль…» — сняв с плеча гитару, бьет по струнам Яшин.
— «Я старше на год и пришёл мой день!» — подхватываем мы с Шмелём и ещё несколько человек.
Толпа подпевает. В салоне веселый кипиш. Кто-то кого-то облил водой, у кого-то вещи из сумки рассыпались. Как дети, чесслово!
Тренер заходит последним.
— Поехали! — перекрикивая ор толпы распоряжается он.
— «Гоним дальше целой толпой. На часах ноль-ноль!».
Шмелёв стебется, надувая припасенные для разврата «резинки» и, как надувные шарики, запускает по салону автобуса.
Хохот! Народ перекидывает их друг другу.
Алёна бросает на меня взгляд из серии «рука-лицо», чуть закатывая глаза. Да ладно тебе! Борзея, шлепаю по «шарику», запуская его в неё. Он падает ей прямо в руки. Она шокированно застывает.
— Шмелёв, Тарханов идут в наряд первыми, — бросает в проходе сумку Тренер.
Да пофиг! — переглядываемся мы.
— Алёнка, подвинься, — смещает он ее к окну, лопая складным ножичком шарик, и засовывает в карман его останки.
— Пацаны… — словно извиняясь, разводит он руками, успокаивая её.
Яшин, убирая гитару, достаёт пакет с конфетами. И дальше по салону летят уже конфеты. Алёна демонстративно смотрит в окно. Но мне кажется не на улицу. Тонированное стекло, как полупрозрачное зеркало. И я кожей чувствую, что смотрит она в отражение на меня. Ну смотри…
Сдергиваю с себя футболку, играя мышцами. Мне есть что показать! Я пахал над телом как упоротый целый год и при неплохом дано довел его до идеального состояния.
«Тебе нравится?» — ловлю ее взгляд в стекле, дёргая бровью.
Венка на её шее быстро колотится… Алёна мгновенно отворачивается от окна, ныряя в телефон.
Нравится…
    
Глава 1. Одинаковые
Магнитное поле на нашей спортивной базе явно сломано. Меня как стрелку в компасе всë время разворачивает на мой личный «север». Алёна — лёд.
И сейчас она где-то во внутренностях административного корпуса. После заселения у меня появляется повод туда зайти. Не самый приятный, конечно… Руку разодрал. А медкабинет у нас в административном.
— Привет…
— Здоровались уже, Марат, — хмурит свои красивые брови Алёна, разбирая из коробки лекарства.
Глаз на меня не поднимает. А я, наоборот, пялюсь на неë.
Между рёбрами тает… Краешек губ дергается в улыбке. Я по пальцам могу сосчитать моменты, когда мы оказывались наедине. Алена — спец в их избегании.
Из подрагивающих красивых пальцев сыпятся на стол какие-то блистеры.
— Черт… — сдувает прядь волос с лица. — Ты что-то хотел?
Ладно, соберись, Тарханов! Расплывешься сейчас тёплой лужей, и эта снежная королева быстро тебя «сожрëт» в своем стиле. А «жрать» этим летом — моя очередь.
Показываю ей ободранное предплечье.
— Я к медсестре.
— Как тебя угораздило?
— Девчонка упала с крыльца. Вот… поймал.
— Ясно, — сухо.
Мне хотелось бы, чтобы это «сухо» было с привкусом ревности. Девочки у нас тут все зрелые. Но…
— От столбняка привит?
— Неа.
— Снимай футболку, поворачивайся спиной. Я сегодня за медсестру.
Медленно стягиваю футболку, наблюдая, за лицом Алёны. Её взгляд застывает на моём торсе. Внимательно осматривает, съезжая глазами на пресс.
— Пойдёт? — ухмыляюсь я, играя мышцами.
— Что?
— Как Вам, Алëна Максимовна, больше нравится — так или ещё мяса нарастить?
— Я на тебя как медик смотрю, — возмущённо.
Роняет на стол ампулу. Ещё раз чертыхнувшись, набирает лекарство в шприц.
— Можешь меня ещё и потрогать… как медик.
— Так!
Заходит мне за спину, чувствительно вдалбливая иглу под лопатку.
— Ай!
С шипением, дергаю мышцами.
 
Перехватывает ладонью меня за плечо. Шагаю пальцами как паук, ловя еë руку на своём плече в плен. Сжимаю.
Выдергивает и пальчики, и иглу.
— Ты чего такая злая?
— Ты думаешь, Марат, оригинален в своих подкатах? Вы тут все… — дергает стервозно бровями, — одинаковые.
Засовываю футболку за пояс шорт.
— Мне можно. Больше никому нельзя. Кто-то начнёт борзеть — скажи мне просто… — пожимаю плечами. — И он перестанет.
— Тебе тоже нельзя.
— Можно.
— Почему это?
— Потому что… — сердце подпрыгивает в горло.
Скажи ей. Ну! Давай, скажи что-нибудь глубокое, так как чувствуешь. Чтобы не стоять в один ряд со всеми «одинаковыми» в её глазах.
Но что говорить, я не знаю. Просто улыбка стекает с лица. И веки мои, застыв, не желают встречаться. Сверлим друг друга взглядами.
— Если кто-то… — качаю я предупреждающе головой.
— Так… — рассеянно. — Хватит! Три дня не купаться.
Бросает шприц в мусорное ведро. Слепо смотрит в окошко.
Надо уходить. И то, что таяло под рёбрами, начинает невыносимо ныть. Опускаю взгляд, не желая демонстрировать это. Но оно просачивается через кожу, меняя атмосферу на еще более болезненную.
— Давай, руку обработаю, — опомнившись, бросает взгляд на большую ссадину.
Бинт обвивается вокруг моего предплечья, пряча вздувшиеся вены.
Загрузившись, больше не флиртую. Просто злюсь на неë. Как на источник этого ноющего чувства. Оно не даёт дышать нормально. И я несколько раз вдыхаю поглубже, пытаясь поймать кислород. Воздух вырывает рвано… Ничего не могу поделать с этим.
— Больно? — тревожно.
Больно. Но не там.
— Обезболивающее надо?
— Обойдусь, не барышня.
Когда она заканчивает, бросаю короткое «спасибо» и сваливаю.
— Марат…
В дверях оборачиваюсь.
— Сколько ты набрал за год?
— А что?
— Это слишком быстро. Твоё сердце может не справиться с таким объёмом новых тканей и сосудов.