Дом шепотов

– Полагаю, его могилу можно увидеть на Форест-Лоун, там, где похоронено большинство голливудских звезд?
– Нет, его останки были погребены на голливудском кладбище – гораздо более скромном, недалеко от могилы Дугласа Фэрбенкса.
 
1
Венеция, пригород Лос-Анджелеса,
6 января 1963 года.
В то утро Сара Кац проснулась вся в слезах – в тысячный раз она переживала во сне убийство своей матери. С годами кошмар понемногу потерял реалистические детали и приобрел форму трагикомедии, чему Сара не переставала удивляться. Однако каждый раз она испытывала невыносимый страх и теперь сидела на постели задыхаясь, с открытым ртом.
Во сне телефон звонил на одной ужасно пронзительной ноте. Сара снимала трубку и слышала прерывающийся голос своей матери:
– Я на пирсе Санта-Моника… Я умираю. Они убили меня… Приходи за мной… Быстрее. Не опоздай. Хоть раз в жизни.
Сара выскакивала на улицу в одной футболке «Ред Буллз», из-под которой торчали трусики, хотя она, как могла, старалась натянуть ее пониже, прикрывая наготу. Все остальное время сна она тщетно пыталась проложить себе путь через плотную толпу, заполнившую променад вдоль моря в Венеции. Зеваки выстроились напротив нее, образовав эластичную, но непроницаемую стену из улыбающихся загорелых лиц, глаза у всех были скрыты одинаковыми солнцезащитными очками.
Пирс Санта– Моника невероятно далеко вдавался в океан. Ей пришлось бежать по нему до самого конца, до маленькой фигурки, скрючившейся на скамейке и развернутой к горизонту. Когда Сара наконец добралась до нее, то увидела молодую, очень бледную блондинку, ее лицо наполовину скрывала прическа в стиле Вероники Лейк. На уровне живота белое платье украшал красный цветок с несоразмерно огромными лепестками – нарисованный цветок, который двигался с изяществом актинии.
– Идиотка, – прошептала наконец раненая бесцветными губами. – Ты пришла слишком поздно, как обычно. Я уже умерла. Иди отсюда, ты мне больше не нужна.
Обычно Сара Кац просыпалась именно в это мгновение.
В реальности все события происходили примерно так же. Шестого июня 1936 года в шесть часов утра ее мать Элизабет Гвендолин Кац, двадцати шести лет, актриса, незамужняя, была обнаружена в конце пирса Санта-Моника истекающая кровью – ей было нанесено три удара ножом в область живота. Несмотря на то что раны выглядели ужасно, они не оказались бы смертельными, будь кровотечение остановлено вовремя.
Тимоти Зейн, реквизитор на пенсии, который вырастил Сару, привычно повторял:
– Копы считали, что на нее напали в другом месте. Вокруг скамьи оказалось слишком мало крови. Они не пытались докопаться до причин. Твоя мать была для них всего лишь старлеткой, одной из сотен, к тому же общающейся с сомнительными личностями и живущей чем и как придется – иногда и проституцией, когда приходило время платить за квартиру. В таком вот роде. Голливуд ежегодно притягивает тысячи девушек вроде нее, все они становятся официантками или стриптизершами в ожидании своего часа попасть на «МГМ» [3]. К тому же это случилось во время Великой депрессии, да и о войне уже толковали повсюду. Всем было не до того. Нет, топорно выполненное расследование, которое быстро забыли под грудой неоконченных дел, было всего лишь видимостью.
Когда произошла эта драма, Саре было семь лет, ей не объяснили толком, что же случилось. Меган, старшая сестра ее матери, наплела ей какую-то малоубедительную сказочку по поводу несчастного случая.
– Ты пока поживешь с нами, – заявила она с кислым видом. – Да, с нами… пока мы не придумаем, как все уладить. Ты должна понять, мы недостаточно богаты, чтобы взвалить на себя еще одного ребенка. А тут еще этот кризис. Так что это временно. И потом, в любом случае ты не уживешься со своими двоюродными братьями. Ты слишком… много о себе воображаешь. Конечно, ты не виновата, что твоя мать так тебя воспитала. Как будто у нее были средства! Эта вечная дурацкая мания величия. Мы знаем, к чему это ее привело.
От недолгого пребывания у тети у Сары остались воспоминания о яростных спорах шепотом, которые замолкали тут же, как только она появлялась на пороге комнаты. И потом, скука… Бесконечное ожидание, когда, сидя на перевернутом ящике в углу двора, она наблюдала, как ее двоюродные братья шумно гонялись друг за другом, поглощенные игрой, в которой Сара ничего не понимала. Все казалось ей грязным, посредственным, вульгарным…
«Там повсюду был куриный помет, – позже объясняла она своему опекуну. – Как же там воняло! Эти ужасные животные не любили меня, они все время меня клевали за пальцы и лодыжки. Я их боялась».
Однажды Меган отрубила курице голову топориком – ее кровь забрызгала девочке все лицо. С Сарой случилась истерика, потом она потеряла сознание и упала на покрывавший землю помет.
В тот же вечер тетка решила, что Сара не может больше «сидеть у них на шее» и что «нужно как-нибудь все это устроить»…
В конце концов все завершилось удочерением по взаимной договоренности. Два месяца спустя Меган избавилась от своей надоедливой племянницы, поручив ее Тимоти Зейну, холостяку-реквизитору. Депрессия и первые отблески войны помешали социальным службам сунуть нос в это странное удочерение. Таким образом, Сара выросла на попечении одинокого чудака с сумбурными идеями, который когда-то играл роль робкого воздыхателя в тени убитой старлетки.
В то утро, после сна об убийстве матери, Сара Кац решила встать. Она жила в Венеции – пригороде Лос-Анджелеса, старинном морском курорте с постепенно-разваливающимися колоннадами, арками и фасадами в стиле рококо. Мало-помалу это место стало излюбленным у маргиналов, и в особенности одетых во все черное битников. Женщины красили глаза, как египетские царицы, спускающиеся в могилу, заросшие бородой мужики носили черные береты во французском стиле. Они курили травку и декламировали непонятные стихи, потягивая абсент, дистиллированный в Мексике. Они захватили трущобы, состоявшие из старых домишек с желтыми, розовыми и фиолетовыми фасадами, спали и совокуплялись на матрасах, брошенных прямо на пол, не заботясь о том, чтобы закрыть при этом окна. Напротив дома Сары некая девушка сожительствовала с двумя мужиками – один был помоложе, второй уже пожилой. Она трахалась открыто с одним или другим в запущенном саду под окнами Сары с явным намерением шокировать эту тридцатидвухлетнюю «старуху», которая жила в своем лофте одна, за задернутыми занавесками.
Некоторое время назад Сара начала испытывать отвращение к Калифорнии – этой изнуряющей и засушливой жаре, постоянной пыли, вездесущей пустыне, которая спешила уничтожить газоны, как только их забывали полить, пусть даже и на один день. Сара мечтала о зелени, об осеннем дожде, о настоящей смене времен года. Ее раздражало, что 25 декабря Санта-Клаусы носятся по пляжу в плавках.
И однако же, она знала, что никуда отсюда не уедет, по крайней мере пока не найдет убийцу своей матери. Глупо, конечно, но, сколько она ни пыталась переубедить себя, ничего из этого не выходило.
Поднявшись с постели, Сара прошла в ванную и открыла оба крана, чтобы дать время стечь красноватой жиже, заполнявшей трубы. Инженер уверял ее, что это всего лишь окись железа. Наверное, это было правдой, но, глядя, как струится жидкость цвета крови, она не могла не думать о бесконечном кровотечении, о тех, кто оставляет людей истекать кровью на скамейке в конце пирса Санта-Моника.
Сара пристально рассматривала свое лицо в маленьком зеркальце, висящем над раковиной. Она была высокой и худой девушкой с длинными черными волосами. Будь ее лицо менее изможденным и не таким скуластым, она могла бы считаться красавицей. Но все-таки жесткость ее взгляда приводила мужчин в замешательство и держала их на расстоянии. Ниже ключиц дело обстояло гораздо хуже. Вся левая сторона тела была покрыта ужасными стягивающимися рубцами – результат ожога третьей степени. Грудь, живот и бедро казались наполовину расплавленными под воздействием сильного жара. Сара избегала раздеваться в присутствии кого бы то ни было и никогда не показывалась в купальнике, что расценивалось как чрезмерная стыдливость ее соседями-битниками, которые, хотя и претендовали на звание поэтов, готовы были судить обо всех и вся по внешности.