Сапер
Ох, до чего ж я счастлив был, как пацан какой-то! Света белого не видел, она мне все застила. Да я не знал, с какой стороны подойти к ней! Как же хорошо с ней было, не представишь даже себе!
Ниночка была чуть младше меня, на четыре года. Замуж вышла перед войной, в Кременчуге же. Да только мужика ее при бомбежке убило. Летом сорок первого, когда немцы переправу брали. Так и прожила она вдовой, пока мы не встретились. Вот тогда и понял я, что жизнь только начинается.
Расписались с ней, в дом свой привел ее. Начали мы там, как в сказке, жить-поживать. С работы каждый день как на крыльях летел, увидеть ее побыстрее. Эх, не мастак я про любовь и счастье рассказывать.
А порушил все я, выходит. Не надо нам было тогда на Днепро идти. А я такой: «Давай, Ниночка, сходим, посидим на бережку, отдохнем». И пошли. Взяли винца бутылочку, закуси какой-никакой, не помню уже, что. Днепро-то, вот он, рядом совсем, с пригорка спуститься. Сидели, отдыхали культурно, любовались видами, и тут эти приехали. Нет бы мне, дурню, собраться да уйти, так нет, сидел как баран. Приперлись такие, на «Победе», втроем, пьяные уже, шуметь начали. На нашу беду, пристали к нам: «Выпейте с нами, праздник у нас!» А хрен этот, Давыденко, это я потом узнал фамилию, на Нину все смотрит, облизывается аж, сволота. И снова ошибка моя: бежать нам оттуда надо было сразу. Нет же, слово за слово, сцепился я там с этим самым главным, в ухо ему дал. Да дружки его мне по голове и стукнули. Очнулся я, а Нина моя – нет ее. Лежит только тело, платье разорвано, побита вся и не дышит. Свет белый мне в копейку сошелся вмиг. Как же так? Кто у меня счастье мое украл, кто жизнь мою в дерьмо втоптал? Ведь только утром сегодня солнце нам светило! Я аж завыл там, возле судьбы моей, в грязь втоптанной! Куда идти? Что делать? За что мне это?
Меня менты домой отпустили, врач в больнице хотел оставить, да я не захотел. Вышло так, что я не мог свою жену убить. А только следак крутить что-то начал сразу: не можем машину найти, свидетелей нет, никто ничего не знает. Как будто этих «Побед» тыщи штук в округе.
Я все бросил и начал искать сам. Машину я нашел в два дня. Подсказали добрые люди. Никуда не прячась, она стояла у крыльца райкома партии. Поперся к следаку, говорю, вот тебе машина, поехали, покажу, кто там был. А тварь эта нагло так: не твое дело, Петя, найдем, покажем для опознания, неизвестно, кто там был, следствие на верном пути, не мешайтесь. Тут я и понял, что от ментов мне помощи не будет. Поехал к тому райкому, не ближний свет, да дружок подсобил, дал мотоцикл на время. Поначалу я одного из той троицы встретил. Да как встретил, он сам на меня наткнулся, когда я стоял за углом и думал, где теперь пассажиров «Победы» искать. Один на один хлопчик этот, Степка, не таким крепышом оказался. Отходил я его по первое число. Он и поплыл и сразу сдал дружков. Тот, что, по его словам, по голове меня оприходовал, в командировку уехал. А главный, Давыденко, живет тут рядышком, скоро дома будет. Один пока, жена на курортах. Бросил я этого Степку там, где беседовал с ним. Кто ж знал, что сломанные руки и отбитые почки помешают ему до утра на дорогу выбраться. Но выжил обалдуй, не судьба ему еще, наверное. А я, значит, пошел к главному домой. Сидел он уже на веранде, жрал водку в одну харю после тяжкого трудового дня. Так увлекся этим делом, что меня услышал, только когда я ему в ухо дал. Затащил его в дом, поговорили по душам. Не сбрехал Степа, признался боров, что Ниночка моя – его рук дело. Я этого Давыденко в доме и исполнил после того, как он признался. Удавил как клопа.
А наутро пошел и сдался ментам. Мне прятаться незачем было, я свое дело сделал и не жалел о том ни грамма. Оказалось, первый секретарь райкома от моих рук прервал свой большевистский стаж. Мне сначала хотели впаять пятьдесят четвертую статью, пункт девять, теракт против представителя советской власти, да только быстро свернулись, когда я им про Ниночку рассказал.
А по сто сороковой статье сильное волнение, вызванное нанесенной обидой, – всего пятерка. Сто сороковая у меня минут пять была, пока не прибежал начальник следака моего и не объяснил, что так у нас народ за пять лет срока пойдет партийцев душить направо и налево. И переделали все быстро на сто тридцать восьмую, там срок – десятка, да навесили за Степку сто сорок шестую, тяжкие телесные, до шести лет. Вот в итоге пятнашку и дали. Да я не в обиде, я и больше готов был отсидеть, лишь бы эта тварь в земле гнила. Жаль, третий в тот момент уехал, я бы и ему сто сорок шестую устроил за милую душу, со всем удовольствием.
Следака же, что искать его не хотел, только из прокуратуры выгнали. Родственник он этому Давыденко оказался.
Зато на зоне я и, считай, школу закончил, и даже в университете отучился. Не в настоящем, конечно, но преподавателей там было хоть отбавляй. И политики, и хозяйственники, и даже парочка убийц. Кто просто так, кто за услугу какую, а кто и за пайку лишнюю занимались со мной. Не могу сказать, что стал специалистом в немецкой классической философии, но про Шопенгауэра с Гегелем и Кантом в придачу, без хвастовства, разговор поддержать смогу. На что мне тот Шопенгауэр, ты спросишь? А чтоб было. Лишним знание не бывает. Так что у меня в голове всего понемногу бултыхается: и генетики отметились, и экономисты, и историки. Я только на зоне понял, что мне нравится учиться.
Глава 3Четырнадцатого июня, как и в первый раз, передали по радио после обеда заявление ТАСС, заумное и многословное, но с хорошо понятным посылом: немцы, не верьте, мы хорошие и нападать не собираемся. Адам примчался на работу и вызвал меня в кабинет. Куда только девался тот снисходительно слушающий и скептически настроенный утомленный психиатр! Сейчас он чуть не подпрыгивал от нетерпения. Вопросы так и посыпались: когда начнется война, когда немцы придут, до куда дойдут, когда назад выбьют, да когда конец войне. Я и сам бы такое спрашивал. Видать, в тот первый раз Соломоныч не утруждал себя запоминанием сказанного мной и сейчас переспрашивал по второму кругу то, что я ему тогда говорил. Вот же засранец, а я тут соловьем пел, пытался пронять его, а усилия чуть даром не прошли. Ничего, теперь он мой с потрохами. Так что вопрос, как отсюда выбраться, больше не стоит. Адам и выведет, и поможет. Само собой, и оденет, и обует, без этого никак. Не в войлочных же тапочках мне по дорогам шагать.
Соломоныч все в Москву рвался. Надо, мол, ехать, встречаться со Сталиным. Или хотя бы с Берией.
– Сейчас набросаем по датам события, я сам расскажу о твоем уникальном случае. Тебя, Петр Григорьевич, еще в университетах изучать будут.
Доктор умотал выбивать себе командировку, а я сел за хронологию. Набросал начальный этап войны – благо прошел все ногами, Сталинградский котел, Курскую дугу, все десять сталинских «ударов». Подумал расписать про ядерную бомбу, но как такое доверишь бумаге?
На следующий день Соломоныч не явился, и шестнадцатого его не было. На работу пришел только семнадцатого. Весь бледный, уставший.
– Не верят мне! – тяжело вздохнул доктор. – Шутят, что психиатры сами становятся жертвами психов, мол, бред больных бывает таким убедительным… Вот, даже на аттестационную комиссию вызвали, на двадцать пятое.