Волчицы

Я прислонился к стволу дерева, уткнулся в его влажную кору. Только без паники! Все взвесить! Я неподалеку от вокзала Перраш. Значит, нужно ориентироваться по нему, оставить его слева и идти по бульвару — как его?.. по названию какой-то битвы… Бульвар выведет к Соне. По слуху ориентироваться трудно. Нужно продолжать путь — и немедля. Я пошел наугад, почва под ногами стала тверже. Послышался нарастающий шум мотора, желтый свет фар высветил дорогу. Я успел оглядеться и вскоре уже шагал по широкому тротуару. На мой взгляд, даже слишком широкому. Это был один из богатых кварталов, со множеством кафе и отелей. Для меня небезопасный. К счастью, мне попадались ниши домов, куда я, как крыса, забивался. Да, я был крысой, украдкой перебегавшей с места на место. Так я избежал встречи с группой мужчин, наблюдая из укрытия за огоньками их сигарет, слушая, как клацают подошвы их ботинок по мостовой. Должно быть, я стер ноги в кровь разбухшей от воды обувью. Еще одно усилие. Я дотащился до просторной площади и на этот раз почувствовал, что погиб окончательно. Покружив по площади, я должен был выйти на центральную улицу, ведущую к Белькур. Вместо этого я спускался вниз. Ошибки быть не могло: дорога шла под гору. Я остановился, раздумывая. Что может представлять собой спуск в этой части города?.. Набережная! Следовательно, я на берегу Соны?.. Я вернулся назад и снова принялся на ощупь отыскивать дома на набережной. Но домов не было. Здесь-то я и подохну, в этой непонятно где заставшей меня ночи, может быть, всего в нескольких метрах от спасительного пристанища. Ну же, последний рывок… Я сделал еще несколько шагов — голова гудела, ноги подкашивались, — как вдруг заметил на земле белый круг от электрического фонарика, освещавший пару ног в гражданской обуви.
— Эй, — крикнул я, — где улица Буржела? Свет погас, голос нерешительно переспросил:
— Улица Буржела?
— Да.
— Справа вторая.
Зашелестел плащ, прохожий торопился прочь. Наверняка принял меня за бродягу. Но голос его меня обнадежил. Остается лишь держаться рукой за фасады и считать прогалы — улицы. Самое страшное позади. Я добрался до стены, которая должна была вывести меня к спасению; во мне затеплилось нечто похожее на радость: я вышел прямо к цели, хотя были все шансы заблудиться. Что может мне помешать теперь?.. Первая улица… Вторая… Здесь. Нет, не угловой дом, а второй от угла. Я уже шарил в каменной стене в поисках звонка, когда вспомнил, что звонка нет. Бернар объяснял мне, что в Лионе так заведено: у каждого жильца свой ключ. Консьержи не открывают. Окончательно изнемогший, я рухнул прямо у подъезда. Этот удар меня доконал. Лучше уж было дожидаться конца там, рядом с Бернаром. На рассвете первый же вышедший на улицу жилец прогонит меня как подозрительную личность. Куда деваться? Появиться в этом доме в лохмотьях, не скомпрометировав Элен, я не могу. Что же делать? Если я не проникну в дом затемно, мне крышка. А возможности попасть туда я не видел. Ноги захлестывало дождевым потоком. Чтобы сохранить хоть каплю тепла, я сжался в комок. В этот момент послышались чьи-то торопливые шаги. Судя по частому и дробному стуку каблуков, бежала женщина. Я вскочил: вопреки здравому смыслу, я вновь надеялся. Ну почему эта женщина обязательно направляется сюда? Сейчас она остановится, хлопнет дверью другого дома… Но она приближалась, и я отстранился от подъезда — настолько мне было очевидно, что она спешит именно к этому дому. Вот она перешла на шаг, в руках звякнула связка ключей. Вот она остановилась так близко, что до меня донесся запах ее плаща, смешанный с ароматом лаванды.
— Мадам, прошу прощения… — С перепугу она вскрикнула. — Не бойтесь. В этой кромешной тьме хоть глаз выколи… Не знаю, куда подевал свой ключ… Как хорошо, что вы подоспели…
Она молча открыла дверь, и я проследовал за ней в темный вестибюль. Так и не опомнившись до конца, она бросилась к лестнице, желая поскорее очутиться дома. Я же стоял, прислонившись к двери, за которой остались дождь, опасность, отчаянное одиночество беглеца, и наслаждался чудесной минутной передышкой. От страшного голода немного кружилась голова, но сил дотащиться до четвертого этажа, где находится квартира Элен, у меня, конечно же, хватит. Воздух в вестибюле был затхлый — пахло старым, сырым и непроветриваемым помещением. Действительно ли это дом Элен? Я поискал лестницу, нащупал железные перила. Такие широченные каменные ступени могут быть только в очень фешенебельном доме. Но ведь все здания этого квартала выдержаны в едином стиле. Внезапно оробев, я медленно поднимался по лестнице. А если я ошибся… Я уже почти что желал, чтобы так и было: при одной мысли, что сейчас я увижу Элен… В моем состоянии трудно не только что-либо объяснять, но и вообще разговаривать…
На четвертом этаже я нажал кнопку звонка, но ничего не услышал. Ах да, электричество ведь отключают! Тогда я негромко, указательным пальцем постучал; прошло немало времени, прежде чем послышалось сперва отдаленное, а затем все более близкое шарканье шлепанцев, которое навело меня на мысль об анфиладе уснувших комнат. Дверь приоткрылась, но осталась на цепочке; я увидел подсвечник, половину лица и серый глаз над впалой щекой, не мигая смотревший на меня. Представил себе, каким грязным, замызганным, отталкивающим выгляжу в колеблющемся пламени свечного сгарка, и отпрянул к лестнице. В гипнотизировавшем меня зрачке плясал отблеск свечи. Кто эта немолодая исхудалая женщина? Мне стало стыдно. Щеки мои пылали. Незнакомка шевельнула губами:
— Бернар?.. Вы?.. Не в силах отрицать, я опустил голову:
— Да, я.
Она открыла дверь. Наконец-то! Кошмар подходил к концу. Поесть, выспаться. Объяснения отложить до завтра. Пошатываясь, неловко ступая по натертому паркету, обходя ковры, я следовал за худенькой фигуркой Элен; дымное пламя свечи стелилось, вырывая из темноты то огромные комнаты и темную мебель, то обои и картины, то рояль; уже в тот момент я подумал про себя: «Внимание! Ты торговец лесом. Будь осторожен!…» Не исключено, что именно тогда я и решил стать Бернаром! Вот и ванная. Придерживая на груди халат, Элен взглянула на меня.
— Мой бедный друг!… Какой у вас усталый вид!
— Это пройдет… Спасибо, Элен…
Она приподняла свечу, чтобы получше разглядеть меня, и сама стала лучше видна.
— Представьте, я так и не получила ваши фотографии, — объяснила она свое любопытство. — Вот и разглядываю вас. Вы именно такой, каким я вас себе представляла… А я?.. Не узнаете меня, не так ли? Невзгоды! Заботы! Сейчас все женщины выглядят старыми. — Она поставила подсвечник на низкий столик и отвернула краны. — Может быть, вода будет не слишком горячей… Пойду принесу что-нибудь из одежды отца. Он был примерно такого же роста… А ваш друг Жерве?
— Умер.
— Умер?
— Несчастный случай. Я вам расскажу.
— Бедняга! Какой удар для вас!
Она доставала из шкафчика резиновые перчатки, не переставая поддерживать разговор, пытаясь найти верный тон: мы же были всего лишь двумя незнакомцами, много думавшими друг о друге.
— Пока будете мыться, я соберу поесть…
— Достаточно куска хлеба. Я не собираюсь вас грабить.
Ее манеры отличались изысканностью, достоинством, и было непонятно, что ее привлекло
в Бернаре. Почему вообще она захотела стать «крестной»? Она скорее была из тех женщин, что вступают в Красный Крест, берут на себя заботу о лечебнице или организуют кружок кройки и шитья. Ее возраст? Года тридцать три — тридцать четыре. Бернару она послала свою очень давнюю карточку, что и ввело нас обоих в заблуждение. Я скинул с себя насквозь промокшую одежду, бросил ее в угол и вытянулся в ванной с теплой водой. Вместе с привычками цивилизованного человека я обрел и прежний образ мысли, например отметил, что Элен со слегка унизительной снисходительностью и самоуверенностью прямиком повела меня мыться. Нетрудно догадаться, что Бернар представлялся ей довольно-таки неотесанным типом… Потом, на свежую голову, надо будет хорошенько это обдумать. Отныне у меня много, очень много времени, я могу делать с ним что угодно — тратить, расточать, проматывать его, как мне вздумается, но при этом знаю: скука уже подстерегает меня — утром, стоит мне открыть глаза, она набросится на меня. Бернар, несомненно, был прав, когда говорил, что я человек сложный.